Коминтерна опасалось, что коммунистические партии превратятся в небольшие секты, скованные жесткой доктриной и изолированные от рабочих масс; в частности, партии Великобритании и США были предупреждены, что вопрос жизни и смерти — не превратиться «в пропагандистскую секту». Вновь особое внимание было привлечено к борьбе за «широкие рабочие массы». Полгода спустя после конгресса ИККИ утвердил тезисы «О едином рабочем фронте». Это был призыв к коммунистам сотрудничать со всеми рабочими и левыми партиями на общей платформе и во имя своих целей. При этом ставилось обязательное условие. Оно сводилось к тому, что коммунисты не должны приносить в жертву ни свою независимость, ни свое право критиковать. Из-за этого условия идея объединенного фронта оставалась двусмысленной, что в последующие годы привело к трениям и многочисленным недоразумениям.

Новый поворот во внешней политике, который сопровождал введение нэпа, затронул отношения Советов с восточными странами. В феврале 1921 года были подписаны договоры с Афганистаном и Ираном, и 16 марта 1921 г., в день подписания англо-советского соглашения, заключен договор с Турцией. Договор с Ираном было довольно трудно совместить с поддержкой, которую в то время советские агенты оказывали мятежному иранскому лидеру, стремящемуся учредить на Юге Ирана независимую республику. Но летом эта поддержка прекратилась, и восстание было подавлено. Договор с Турцией, который провозгласил солидарность двух стран «в борьбе против империализма», послужил причиной еще большего недоразумения. За три месяца до его подписания был убит руководитель нелегальной Коммунистической партии Турции, агенты Кемаля убили и арестовали многих других турецких коммунистов; режим Кемаля был известен своей антикоммунистической направленностью. Но все это отодвинулось на задний план из-за необходимости в общих интересах противостоять английской интервенции в Турцию. Принятое по англо-советскому соглашению обязательство Советов воздерживаться от пропаганды, направленной против интересов Британской империи в Азии, также вызвало глубокое общественное недовольство. Хотя Ленин и заверял конгресс Коминтерна, что «революционное движение среди сотен миллионов угнетенных народов Востока растет с замечательной силой», на самом конгрессе, в отличие от предыдущего, о положении на Востоке не было сказано ни слова. На IV конгрессе Коминтерна в ноябре 1922 года Ленин в конце своей последней речи (он был тогда уже болен) сказал: «Важнейшее в наступающий теперь период — это учеба… учиться в специальном смысле, чтобы постигнуть организацию, построение, метод и содержание революционной работы». От былого энтузиазма, таким образом, не осталось и следа.

С другой стороны, советское правительство гораздо решительнее, чем раньше, защищало традиционные российские интересы. Для страны, почти не имеющей выходов к морю, всегда был больным вопрос о проходе через проливы из Черного моря в Средиземное. Советско-турецкий договор, подписанный 16 марта 1921 г., гарантировал «свободу прохождения торговых судов для всех народов». Но самым острым моментом был вопрос о проходе военных кораблей. Турция протестовала против прохода военных судов через проливы без специального разрешения — она рассматривала это как посягательство на ее суверенитет. Советская Россия, с ее маломощным военно-морским флотом, опасаясь иностранного вторжения в воды Черного моря, энергично поддержала этот протест. Осенью 1922 года в Лозанне должна была состояться конференция, которой предстояло обсудить условия мира между западными державами и Турцией и на которой неизбежно должен был встать этот вопрос. Неожиданно советское правительство получило приглашение принять участие в «обсуждении проблемы проливов». Советскую делегацию возглавил Чичерин, и его столкновение с Керзоном, которого тогда рассматривали как главного защитника интересов британского империализма на Востоке, получило широкую огласку. В итоге был достигнут компромисс: советское правительство подписало выработанную на конференции конвенцию, хотя так и не ратифицировало ее. Однако было достигнуто другое: Советскую Россию признали наследницей прав и интересов бывшей Российской империи.

6. Кризис «ножниц» цен

«Смычка с крестьянством», которую предназначен был установить нэп, оставалась ключевым понятием советской политики в течение нескольких лет. Мало кто сомневался в ее необходимости. «Мы знаем, что только соглашение с крестьянством, — говорил Ленин на X съезде партии, — может спасти социалистическую революцию в России, пока не наступила революция в других странах». Когда после страшного голода 1921―1922 годов сельское хозяйство быстро ожило и началось восстановление других областей хозяйства, введение нэпа торжественно защищали; однако, когда опасность миновала и воспоминания о лишениях времен военного коммунизма отступили в прошлое, чувство облегчения и молчаливое признание необходимости этой меры постепенно сменились ощущением неловкости из-за такого радикального отступления от прежних надежд и ожиданий, связанных с построением социализма, которые вдохновили первые победы революции. В конце концов кому-то приходилось расплачиваться за уступки, сделанные крестьянству, а некоторые последствия нэпа, прямые и косвенные, были неожиданны и неприятны. Не прошло и двух лет, как страна заметалась в муках нового кризиса, не столь тяжелого, как предшествующий введению нэпа, но сильно повлиявшего на все отрасли хозяйства, которое стало бурно развиваться.

Промышленности нэп не дал такого толчка, как сельскому хозяйству, и в основном его влияние здесь было отрицательным. Прежде всего он поощрял восстановление мелкотоварного и кустарного производства по двум причинам: во-первых, потому, что оно меньше пострадало от гражданской войны, чем крупная промышленность, и его легче было восстановить, и, во-вторых, потому, что оно было основным поставщиком простейших потребительских товаров, которые хотел покупать крестьянин на свою выручку от продажи продуктов сельского хозяйства. Кампания по национализации промышленности была приостановлена. Крупная промышленность (ленинские «командные высоты») оставалась в руках государства, но и здесь произошли два существенных изменения. Прежде всего, в значительной степени ве́дение промышленностью было перераспределено между союзными, республиканскими и местными властями — таким образом появились три категории государственной промышленности. «Союзная» промышленность управлялась ВСНХ СССР, «республиканская» — ВСНХ союзных республик; внутри же республик в областях и районах создавались свои собственные советы народного хозяйства (совнархозы), которые несли ответственность за местную промышленность. Высшие органы власти в большей или в меньшей степени осуществляли контроль над низшими органами, но практические соображения диктовали необходимость обеспечения их значительной степенью автономности. На более низких уровнях поощрялось частное владение промышленными предприятиями. Те предприятия, где было занято менее 20 рабочих, национализации не подлежали. Более крупные предприятия, отобранные ранее у их хозяев, могли сдаваться в аренду отдельным предпринимателям, часто их прежним владельцам. Развитие мелкотоварного кустарного и кооперативного производства официально поощрялось.

Во-вторых, прямое управление фабрично-заводской промышленностью через главки было отменено. Отрасли промышленности объединялись в тресты, которые управляли группой предприятий как единым целым; в среднем в тресте насчитывалось примерно 10 предприятий. Самые крупные тресты образовались в текстильной промышленности; в крупнейшем текстильном тресте было занято около 50 тысяч рабочих. Существенной особенностью этих трестов было то, что они уже не финансировались из государственного бюджета, но