На этот раз он смотрит прямо на меня и не прячет глаза.

– Да.

Я не могу описать боль, накрывшую меня.

– Потому что я – ее сестра? – голос дрожит на каждом слове.

– Да, – снова повторяет Чейз.

Это заставляет меня задуматься.

– Но если бы я не была ее сестрой… – я прерывисто вздыхаю, – ты бы жалел об этом?

Он долго смотрит на меня своими пронзительно синими глазами, потом скользит взглядом ниже.

– Нет, – наконец признается он.

Моя очередь чувствовать стыд. Одно короткое слово – нет – приносит волну облегчения, вспышку счастья. Меня вот-вот стошнит от собственной реакции на этого парня.

Я неподвижно стою, Чейз аккуратно отодвигает меня в сторону, открывает дверь в класс и исчезает внутри, не сказав ни слова.

Я смотрю на широкую спину, пока он идет к своей парте. Он опускается на стул и смотрит перед собой.

Миссис Рассел говорит о математическом практикуме, необходимом для занятий, или сокращенно о МАПРе, который определит все наше обучение в этом семестре. Она замечает меня в дверях и чуть сжимает губы. Бросает взгляд на Чейза, потом на меня и спрашивает:

– Бэт, не хочешь ли сесть? Сзади есть пустое место, – то есть как можно дальше от Чейза.

Я тащусь в класс, стараясь не смотреть на него. Наш разговор получился слишком коротким. Я не все успела сказать ему. У нас с Чейзом остались незаконченные дела.

Смотрю на часы. Наш следующий совместный урок – история музыки. У меня есть два часа для составления плана. Вода камень точит. Берегись, Чейз. На тебя надвигается поток.

Последний раз я передавала записку в четвертом классе. В ней я спрашивала Скарлетт, хочет ли она научиться кататься на скейте. Я тогда увидела ролик на YouTube про каких-то девчонок из Афганистана, которые научились классно кататься, и хотела быть такой же крутой. Скарлетт ответила «нет».

«Мы должны поговорить. Жди меня у моего дома. В полночь, – пишу я, пока миссис Дворак говорит о композиторах, которых мы будем изучать на истории музыки. – Я выскользну из дома».

Затем стираю последнюю часть: ему не нужно знать такие подробности. Кроме того, это очевидно. Я сворачиваю лист из записной книжки и оглядываюсь назад. Он сидит через несколько рядов от меня и пристально смотрит в учебник. Как мне привлечь его внимание, не устраивая шоу?

Я слегка кашляю.

– Ты в порядке? – Скарлетт передает мне бутылку воды, но Чейз сидит не шевелясь.

Я отмахиваюсь от нее. Постукиваю карандашом по столу. Миссис Дворак замолкает на середине предложения. Я кладу карандаш. Все так же никакой реакции от парня в черном. Зачем он носит черное? Хочет заявить миру, что он плохой? У него есть судимость, и все это знают. Он мог бы каждый день ходить в белом, и половина учеников все равно предложила бы его на роль злодея в школьной постановке.

Я ерзаю на стуле, пытаясь заставить его скрипеть.

– Мисс Джонс, вам нужно выйти? – спрашивает миссис Дворак.

– Нет, мэм.

– Тогда прошу вас не шуметь, хорошо?

Я едва не умираю от стыда.

– Да, мэм.

Мой взгляд снова обращен к Чейзу, только на этот раз слишком неосторожно. Миссис Дворак замечает его.

– Ах, – говорит она, сочувственно цокает языком и, постукивая пальцами по столу, зовет: – Мистер Доннели.

Он поднимает голову.

– Да, мэм?

– Прошу, выйдите в коридор. Вы отвлекаете класс. – Ее полное дружелюбное лицо становится холодным.

Что? Я выпрямляюсь и поднимаю руку, чтобы обозначить, что я в порядке. Несколько парней сзади фыркают и хихикают.

– Мистер Доннели, вы меня слышали?

Все теперь пялятся на него. Кто-то бросает в него смятый лист бумаги. Он не вздрагивает, но краснеет. Молча собирает книги и встает.

Шепот растет словно волна. Один из футболистов громко заявляет, что сегодня он будет убийцей. Весь класс разражается смехом. Даже губы миссис Дворак кривятся.

Я с оцепенением смотрю, как идет Чейз. Мышцы одной руки напрягаются, когда он поворачивает дверную ручку.

Дверь мягко закрывается за ним, и этот звук кажется зловещим.

– Боже, поверить не могу, что ему разрешили ходить в эту школу, – говорит Скарлетт.

– Не знаю, почему он захотел учиться здесь, – отвечаю я. Несколько минут назад мне было стыдно, но любые мои чувства несравнимы с унижением Чейза.

Черт возьми, почему я ему сочувствую? Я должна ненавидеть его, как и все остальные. Мне должно быть дурно, оттого что позволила ему прикасаться к себе. Хотя в таком случае я должна ненавидеть себя.

Я так расстроена, что не могу сдержать стон. Скарлетт встревоженно смотрит на меня.

– Ты в порядке?

Нет, я не в порядке. Совсем. Но я с трудом утвердительно киваю.

– Ты видела, как он вышел отсюда? Такой кураж и все такое. Будто гордится тем, что сделал. Это отвратительно. – Моя подруга кривит лицо, словно почувствовала, как пердит печально известный Аллин Тод[1].

– Да, – слабо отзываюсь я. Казалось, ему плевать на всех: на других учеников, на учителя, даже на меня. В этом есть что-то интригующее. То, что привлекло меня в нем раньше, когда мы были еще подростками.

Миссис Дворак призывает класс к порядку и продолжает свою лекцию, но я не могу сосредоточиться. Разве я не должна чувствовать то же, что и Скарлетт, и злиться на этого парня, приходить в ужас, оттого что мы дышим с ним одним воздухом в одном классе? Что со мной не так, если я не чувствую всего этого? Почему мне кажется, что это у моих одноклассников и у миссис Дворак проблемы, а не у Чейза? Я почти ожидала, что весь класс поднимется и закричит «Позор», как в одном из кадров «Игры престолов». Все это кажется мне неправильным.

Со смерти Рейчел прошло три года, но никто не хочет, чтобы я забыла об этом.

После звонка остаюсь за своей партой, пока меня не замечает миссис Дворак.

– Я могу тебе помочь, Элизабет?

Собираю свои вещи и иду к доске.

– Насчет Чарли…

– Я не могу каждый день выставлять его из класса, – прерывает она. – Ты должна поговорить об этом с директором.

– Знаю. Я… На самом деле он меня не беспокоит.

– Тебе не нужно оправдываться. Я тоже не в восторге оттого, что мне приходится его учить.

Я привожу аргумент, на который она покупается.

– Моя семья верит в прощение, – лгу я. – Если жить по принципу «око за око», то весь мир ослепнет.