– Если нет чего перетереть, то будь здоров, разойдемся краями, – тихо сказал Шнур.

– Не спеши, – Хазар поднял руку, останавливая соседа по палате, – может, дело скажет. Пошли в «шушарку».

Санитар с дипломом безропотно уступил блатным свой небольшой кабинетик, хотя уже и задремал там на старом диване.

– Монгол маляву прислал… – начал Артист, когда они остались без посторонних ушей.

– Не тебе подогнал, а нам… братве, – уточнил Шнур.

– Он у вас спрашивает согласие на то, чтобы Карла казначеем общака поставить, – Артист говорил так тихо, что голос его растворялся в воздухе, едва слетев с губ.

– Может, и спрашивает, – заметил Шнур, чуть улыбнувшись, – тебе-то что? Тебя на толковище Монгол не звал.

– Я же такой, как вы. Я тоже коронован на вора.

– Кто тебя короновал, я знаю, – вставил Дьяк, и когда повел плечом, то из-под спортивного костюма показалась восьмиконечная звезда, – только ты законным за «лавэ» стал. Может, на воле тебя кто вором и считает, только не здесь, – Дьяк обвел взглядом осыпавшиеся стены, – на хате тебя бы в мужики определили, а там видно было бы…

– Да у меня бригада одна из самых крутых, – не выдержал Артист и тут же понял, что вновь ошибся, не стоило говорить про это.

– У вора бригады быть не может. Вор на авторитете держится. Базарим, а мне кажется, что не на толковище ты пришел, а «прописку» на хате получаешь. Сколько ходок за тобой? То-то, что ни одной.

Хазар покачал головой:

– Справедливо ты говоришь, Шнур. Но и Артисту есть что сказать. Он не последний в этом мире. Делом доказал.

– Нельзя Карла смотрящим за общаком ставить, – выдохнул Артист.

– Предъявить ему хочешь? – спросил Дьяк.

– Я про Карла ничего плохого не скажу, не слышал. Но теперь времена другие, Монгол по старинке живет. Теперь общак – это не золотые червонцы, в подполье закопанные. Смотрящим человек с новым мышлением должен стать, который и в банковском деле разбирается, и связи у него по всему миру должны быть. Деньги теперь крутятся, через оборот растут.

– И ты это нам объясняешь? – произнес Хазар. – Монгол считать умеет и за Карла ручается.

– Они оба из прошлого, – не выдержал Артист, – вокруг молодые и образованные, языки знают, за границей учились. Они их – стариков вмиг по деньгам сделают. Молодым дорогу давать надо.

– Смотри ты, – осклабился Шнур, сверкнув фиксами, – как лектор советский заговорил.

– Я же не себя предлагаю, – набычился Артист, и его небритый подбородок пошел складками, – я о братве пекусь. Общак – это святое.

Шнур уже открыл рот, чтобы сказать, но Хазар поднял ладонь, чувствуя, сейчас пойдет косяк и лучше вмешаться.

– Кого предлагаешь?

– Пашку-Крематория, – выдохнул Артист.

– Знаем такого, – проскрипел Хазар, – но Карлу он не ровня. Только год, как коронован на вора в законе. И ходка за ним всего одна числится.

– Не я его короновал, – ухмыльнулся Артист, – ты, Хазар, об этом лучше Шнура спроси.

– Пашка-Крематорий и мой крестник, – неохотно подтвердил Шнур, – так что за него я отвечаю, но предлагать его не стану…

Законные смотрели на Шнура, ожидая продолжения, старый вор сглотнул набежавшую слюну:

– Вроде… был за ним один косяк. Но обошлось, не подтвердилось.

– Значит, и не было косяка. Пашка в финансах разбирается, под ним два банка с филиалами по всей России, партнеры за рубежом. На Западе татуированных боятся, а Крематорий держаться в обществе умеет. Он с любым договорится. Под него серьезные люди на Западе подпишутся. Сами видите, что сейчас в России творится. Менты да конторщики крышевать принялись. Что будете делать, если они в один момент все наши счета в стране перекроют?

– Выслушали мы тебя, – спокойно подытожил Хазар, – если сказал все, что хотел. Подумаем. Твое право предложить.

– Пашку ставить надо, он аналитик, – Артист почувствовал, что перед ним непробиваемая стена. Выслушали, деньги взяли, но сделают все равно по-своему.

Держать удар блатные научены, в этом не одно поколение следователей убедиться успело, и давить на них тяжело, если не бесполезно.

– На наше толковище тебя не звали, – напомнил Дьяк.

– Потому и пришел, чтобы совета спросить, – уже подобрел внешне Артист, хотя в душе ему хотелось послать воров старой закалки куда подальше.

Он уже объехал всех, на кого мог рассчитывать, настраивал за Пашку-Крематория, давил на то, что Пашка силен в легальном банковском бизнесе и команда специалистов у него серьезная. Пока получалось серединка на половинку. Молодые авторитеты, не сильно придерживающиеся понятий, считавшие, что старикам стоит отойти от активных дел, готовы были поставить на Пашку. А старики, те, кого короновали еще при советской власти, склонялись к тому, чтобы поддержать Карла. Да и Монгол его предлагал. Не хватало Артему Кузнецову нескольких голосов. Но хуже всего, что против Карла Артист ничего не мог предъявить. Не числилось за ним ни одного несправедливо решенного конфликта в криминальном мире. Рамсы разводил аккуратно, по справедливости.

– Я-то все понял, – Хазар кивнул, – а ты думаешь, мы не понимаем, что медвежатник, вскрывающий по ночам сейфы, и кроты, роющие подкопы под хранилища, это вчерашний день? Что теперь повсюду компьютеры-шмутеры и карточки пластиковые? И Карл это понимает не хуже тебя, и Монгол. Если братва посчитает, что Пашка-Крематорий казначеем станет, так тому и быть.

В дверь «шушарки» коротко постучали – стоявший на шухере арестант со сломанной рукой увидел, как открывается дверь операционной и из нее выкатывают тележку с первоходом.

– Пора, – попрощался Артист.

Долго воры не толковали. Хазар, устроившись на кровати, вытащил из шва рубашки тонкий капиллярный стержень и принялся отписывать Монголу ответ-маляву. Мог он воспользоваться и мобильником, припрятанным в матрасе, но был уверен, что менты взяли его на прослушку. Одно дело позвонить, чтобы передали на хату хрусты или подогнали водку, другое – сообщить, кого воры рекомендуют поставить казначеем общака.

Закончив писать, Хазар густо прошил сложенный в несколько раз лист бумаги суровыми нитками и склонился над одним из больных.

– Тебя завтра на операцию увезут. Передашь санитарке, у нее пятно красное на щеке с пятикопеечную монету.

Татуированный с переломанной ногой принял письмо и ловко пристроил его под грязные бинты на гипсовой повязке.

Возвращаясь по мрачным коридорам Бутырки, Артист буквально спинным мозгом ощущал, что, доведись ему попасть сюда в качестве арестанта, не выдержал бы и недели. Тюремный воздух был буквально напоен страхом, насилием и безысходностью. Не мог он представить себя в тюремной камере – хате, пусть даже на самом привилегированном месте, положенном ему как вору в законе. Артист привык к роскоши, привык в разговоре, в любом конфликте чувствовать за собой силу бригады, мощь стволов. А отбери у него «братков» со стволами, деньги… и станет ясно, что, по большому счету, он сам никто и фамилия его никак. Своего авторитета – ноль. Воры дали ему это почувствовать. Они, прошедшие пересылки, зоны, ощущали себя в Бутырке так же естественно и непринужденно, как он, Артист, в дорогом ресторане. Они и за решеткой умели поставить себя, могли взять все то, что хотели.