— А ты уверена… Нет, я ничего не хочу сказать, но… Марин, ты ж взрослая баба, а там совсем свежее лицо нужно, — попробовала образумить ее Полина.

Но разве можно образумить почуявшего сметану кота?

— Ерунда. Я специально сделала химический пилинг, если снимать через чулок, сойду и за пятнадцатилетнюю.

— Как это, через чулок? — Поля не знала, смеяться ей или плакать.

— Говорят, Гурченко через капроновый чулок снимают. А что, стильный ход.

Конечно, все получилось так, как и предполагала Полина. На кастинг явилось больше сотни приятно возбужденных актрис, почти все они были намного моложе и красивее Марины, ради удовлетворения амбиций были готовы на все, и это емкое ВСЕ сочилось из их нахальных порочных глаз, угадывалось в очертаниях их затянутых в дорогое белье грудей, звало, манило, орало о доступности.

Роберту хватило одного беглого взгляда, скользнувшего по Марининому лицу, чтобы понять: ей не видать даже фотопробы.

Утренний Роберт понравился Поле гораздо больше, чем ночной. Она вдруг разглядела, что концентрированный мачизм, показавшийся ей при тусклом освещении ночного клуба бездарной материализацией кризиса среднего возраста, на самом деле и есть его внутренняя сущность. Он был мужчиной, мужиком в самом первобытном значении этого слова, бездонным сосудом тестостерона. Сердце кольнула прохладная мятная игла, никогда в жизни близость мужчины, чужого мужчины, незнакомого, так не действовала на Полину.

Должно быть, он почувствовал это на гормональном уровне, как кобель за много километров чует течную суку.

Во всяком случае, на Полином лице его взгляд задержался несколько дольше, чем на Маринином.

— Вы тоже на кастинг?

— Нет, я из группы поддержки, — улыбнулась она. И почувствовала резкий толчок в бок, Марина намекала о том, что настал момент проявить чистую женскую дружбу. — Актриса — моя подруга. Может быть, все‑таки позволите ей пройти фотопробы? У нее интересное лицо, гамма эмоций.

Она всегда неуютно чувствовала себя в роли просительницы.

— К сожалению, ваш типаж не подходит, — вежливо улыбнулся он приосанившейся Марине. — А вот вы… Может быть, пообедаем? Я проголодался, мне нужен перерыв.

Никогда в жизни Полина не откликалась на призывы такого рода, считала, что подчиниться подобной провокации могут только женщины определенного сорта, дешевки. Он говорил что‑то нейтральное, о ближайшем суши‑баре, где можно съесть свежий акулий стейк. Но его глаза говорили, что на самом деле это приглашение к любви. Полина никогда не уважала таких вот самцов, считала, что от них одни проблемы. А тут — словно ее приворожили, околдовали, лишили воли, оставив способность глупо улыбаться и мелко трясти головой, выражая согласие.

Маринка на нее обиделась. Она считала, что по законам дружбы Поля должна была отказать. Причем желательно в самой невежливой из возможных форм.

Полина никогда не верила в любовь с первого взгляда, пока не ощутила ее волшебную химию на себе самой. Роберт объявил перерыв, и они отправились в ресторан. Дожидающиеся своей очереди актрисы неприязненно смотрели ей вслед. Полине было все равно; она чувствовала себя так, словно ей снова семнадцать.

Они едва успели заказать сливовое вино (при этом Поля нарушила еще одно правило — не пить на первом свидании), а она уже была очарована Робертом. Им едва успели принести закуски, а она уже чувствовала горячую пульсацию внизу живота, ей вдруг захотелось узнать его запах и вкус, услышать приглушенное «о‑о», которое вырвется из его губ на самом пике наслаждения. Под столом она нервно крутила ногой. Густой рыбный запах щекотал ее ноздри, но у Полины пропал аппетит. Семнадцать лет, снова эти чертовы семнадцать.

Роберт, конечно же, все сразу понял. Такие всегда чувствуют желание. Только вот в ее случае это было не совсем желание, Полине вдруг показалось, что она впервые поняла, что такое любовь. Впервые осознала, что любовь и секс — это, кажется, одно и то же. Что секс — это не награда, не разменная монета, не козырной туз, не рекламный ролик, а любовь!

Как дурочка, как прыщавая пятнадцатилетка, как начитавшаяся Джейн Остин девственная библиотекарша в бифокальных очках…

Полина решила сдаться, поплыть по течению. Взрослые девочки должны позволять себе маленькие слабости, хотя бы иногда. Она надеялась, что, когда это дурманное очарование схлынет, она, возможно, очнется, отругает себя за легкомысленность и аккуратно вклеит засушенные мысли о Роберте в скудный гербарий своих романтических воспоминаний.

Если бы она заранее знала, чем все закончится, может быть, сбежала бы из ресторана, оплатив половину счета, догнала бы разочарованную Маринку и напилась бы с ней в каком‑нибудь баре, подтрунивая над собственными несбывшимися надеждами.

Но Полина ничего подобного знать не могла, поэтому легко приняла его приглашение провести следующий день вместе — с самого утра.

Первый день новой любви был сказкой. Прилизанной историей из рекламного ролика ароматизированных кондомов. Финальной сценой сентиментального кино, когда зрители уже утерли умильные слезы, но еще не бросили на пол кинотеатра скомканные бумажные ведра из‑под попкорна. Мечтой.

Роберт предложил: давай хотя бы на один‑единственный день притворимся, что мы одни на всей планете, что у меня нет работы, а у тебя нет друзей. Полина приняла правила игры и впервые за много лет оставила дома мобильный телефон.

Они позавтракали в «Национале», а потом бездумно слонялись по городу, как опьяненные свободой студенты, ее рука в его руке. Ели мороженое у памятника Есенину, и она страстно декламировала «Черного человека», а он, ничего по‑русски не понимающий, думал, что это о любви. Заглянули на выставку эротической фотографии и впервые поцеловались у метрового изображения чьего‑то прокачанного зада с капельками пота и красным отпечатком чужой ладони. Заглянули в магазин, там она и узнала о его любви к сладким ароматам. Ели ватрушки, купленные в ларьке. И не было ни одной неловкой паузы, как будто они были знакомы тысячу лет.

Вместо ужина курили кальян. Полина сбивчиво рассказывала о том, как четырнадцатилетней девчонкой она не то из любопытства, не то из чувства протеста преподнесла свою невинность художнику, который по просьбе ее родителей рисовал ее портрет. Она никогда и никому этого не рассказывала, а тут почему‑то прорвало. Почему‑то казалось важным, чтобы он все‑все о ней узнал, и непременно сейчас.

А потом она без колебаний отправилась к нему в отель, и всю ночь до рассвета они занимались любовью.

Первый день этой любви был сказкой.

На второй день выяснилось, что у Роберта беременная жена.

То есть не совсем жена. Девушка‑с‑которой— он‑время‑от‑времени‑встречается‑на‑протяжении— черт‑черт‑черт‑трех‑с‑половиной‑лет. Ее зовут Наташа, у нее круглое миловидное лицо, крутые бедра и завышенные амбиции. Она приехала в Москву из Харькова, чтобы стать моделью, но в итоге стала продавцом в модном бутике, где в один прекрасный день и познакомилась с Робертом. И вот теперь каждый раз, когда он приезжает в Россию, его ждет преданная Наташа. Она считает себя женой и даже носит на безымянном пальце правой руки золотой ободок, который сама же себе и купила в один из одиноких дней святого Валентина, когда весь город дарил друг другу шоколадки и плюшевых уродов, а она восемь часов подряд пила «Бейлиз» у телефонного аппарата, дожидаясь его звонка.