Он и вправду может обхватить пальцами ее талию.

Она смеется, но не уворачивается от него.

– Вам этого давно хотелось?

– Быть может, – говорит он.

Она берет его руку, кладет ее себе на грудь, на обнаженную кожу над корсажем.

– Быть может, мистер Моберли, вам давно хотелось чего-нибудь еще?

– Быть может, миссис Дэлби, быть может.

* * *

Он остается ужинать, чтобы обсудить с мистером Дэлби пруд с кувшинками. Четыре перемены блюд, три перемены вин. Стемнело еще за ужином, омнибусы уже не ходят, поэтому ему приходится взять кэб. Он старается ступать по гравию как можно бесшумнее, надеясь, что Элизабет уже спит, что завтра он сможет рано утром ускользнуть в контору и подумать о том, что он натворил. Подумать о миссис Дэлби – Эмилии, – от которой пахнет пудрой и фиалками, чья плоть так нежна, что кажется, пальцы могут пройти сквозь нее. Он осторожно открывает входную дверь, вешает пальто и шляпу на стойку перил, чтобы не скрипеть дверцей шкафа. Он крадется наверх. В их с Лиззи спальне горит свет. Он заглядывает к Алли, вслушивается, затаив дыхание, но в комнате есть еще кто-то, кроме нее, кто-то лежит, свернувшись на полу, и теперь поднимает голову.

– Сэр? Это я, сэр, Дженни. Миссис Моберли сказала, я могу тут поспать. Я пригляжу за девочкой, если она проснется посреди ночи.

Он уходит. Шлюха в комнате Алли, которая спит вместе с его маленькой дочкой? Он идет к себе в спальню, закрывает дверь. Элизабет читает Библию, сидя в постели.

– Лиззи, – говорит он, – Лиззи, чтобы завтра же утром этой женщины в нашем доме не было. Я заберу Алетейю, мы с ней переночуем внизу, и когда я завтра вернусь домой, чтобы этой уличной потаскухи тут не было. Поняла?

Она опускает книгу.

– Эта уличная потаскуха, Альфред, – пятнадцатилетняя девочка, над которой джентльмены сначала надругались, а затем избили. Точнее – двое джентльменов, одновременно, во вторник. И они оставили ее в таком состоянии, что даже исполни я твою просьбу и выгони ее обратно на улицу, она более не сможет заниматься ремеслом, которым в последние полгода спасалась от голодной смерти. Как по мне, самое малое, что джентльмены среднего класса могут для нее сделать, – это обеспечить на пару дней едой и кровом. Рассказать тебе, Альфред, что сделали с ней такие мужчины, как ты?

– Элизабет!

– Мужчины, от которых закон не может ее защитить и которые, может быть, прямо сейчас измываются над ее сестрами, не боясь правосудия, даже не рискуя репутацией. Мужчины, которые знают, что на улицах полно девочек, с которыми они могут сколь угодно предаваться своим извращенным наклонностям. А ты хочешь оградить свою дочь от нее? От нее, а не от них?

Он садится с ней рядом, осторожно протягивает к ней руку. Ее трясет.

– Альфред, если ты вышвырнешь Дженни на улицу, я уйду вместе с ней.

И Алли, думает он, ты заберешь Алли?

– Я не говорил, что ее нужно вышвырнуть на улицу. Я не хочу, чтобы она спала с Алетейей.

– Она сама попросилась. Она любит детей. Она ни разу в жизни не спала одна. Она сама еще ребенок.

– Ребенок? Который полгода провел на улицах?

Элизабет подтягивает к себе колени, упирается в них подбородком. Волосы у нее заплетены в косу, и он вспоминает их первую ночь в Уэльсе.

– На улицах есть дети и помладше нее. И да, они дети, хоть детство у них и украли.

Он пытается представить, что сказал бы на это Стрит, или Эдмунд, или РДС. Жена привела к нам пожить уличную девку. В комнате дочери на полу спит шлюха.

– Завтра подыщи ей какое-нибудь другое место. И мне не нравится, что она спит с Алли. Я отнесу колыбельку вниз и посплю на кушетке.

* * *

Назавтра он возвращается домой, и Дженни уже нет. Но два дня спустя он приходит, Элизабет куда-то вышла с Алетейей – в коридоре нет коляски, – и Дженни, одетая в платье Лиззи, снова спит на его месте. Солнце скользит по обоям с яблоневым цветом, одна туфля свалилась с ноги на персидский ковер, и ее бледное лицо, темные волосы и синее платье выделяются на фоне света и нежной расцветки столовой. Рука у нее по-прежнему перебинтована; Лиззи говорит, что она пыталась – безуспешно – закрыться от осколков стекла. Он приносит со второго этажа бумагу и пастель, садится за стол и начинает рисовать.

«Этюд в серых тонах»

Обри-Уэст, 1866

Холст, масло, 192 × 127

Подписано – О.Б.У., датировано 1866

Провенанс: сэр Фредерик Дорли, 1867; Элайза Мортон – подарок на свадьбу, 1881; Джеймс Данн (арт-дилер), 1891; после 1897 – миссис Джеймс Кингсли (Нью-Йорк); в собственности семьи Кингсли.

Две девочки в одинаковых платьях и туфлях сидят в одном кресле. Их юбки сливаются, и кажется, что в кресле сидит какое-то серое ситцевое существо с четырьмя обутыми в черные сандалики ногами, двумя парами сложенных рук и двумя головами – одна чуть выше и темнее другой. Вольтеровское кресло обито серым бархатом, девочки привалились головами к его крылышкам. Волосы у них не убраны, спадают на плечи. Девочка помладше вытянула ноги. За ними – уголок рояля и серо-лиловая стена. Вся картина пронизана светом, но его источник определить невозможно, это как с пасмурным английским небом – время года, время суток может оказаться каким угодно. Девочки глядят прямо на зрителя. Художник даже не попытался скрыть их скуку.

* * *

Уткнувшись подбородком в перила, Алли смотрит вниз. Красное дерево кажется теплым, но у него ледяная отполированная поверхность, и стоять босиком тоже холодно. Она прячет руки в рукава ночной рубашки и проверяет, можно ли открыть рот, если подбородком упираешься в перила. Она двигает челюстью из стороны в сторону, словно бы она – частичка дерева, которая пытается высвободиться. Внизу, в коридоре, горят свечи. Папа отказывается устанавливать газовые рожки, тогда цвета станут совсем другими. Она перевешивается через перила, вытягивает губы в трубочку, изо всех сил дует, чтобы пламя заколыхалось. Прицеливаться трудно. Из столовой доносится папин смех, и голоса взмывают за ним вслед, будто стайка вспугнутых птиц.

– Ну что, вышли?

Мэй висит на ручках дверей их спальни, готовясь оттолкнуться от пола.

– Тсс. Нет еще. Все разговаривают.

– Они никогда не встанут из-за стола. Никогда-никогда.

– Тсс. Ты что, думаешь, они тут до утра будут сидеть? Дженни зайдет подмести, а они там так и сидят, в вечерних нарядах?

Мэй перестает раскачиваться на дверях.

– Да. Сидят, и пьют вино из красных бокалов, и смеются. И когда мы спустимся к завтраку, они там будут сидеть, и в обед тоже.

– Тэсс принесет новые блюда, а они и не заметят! – говорит Алли. – Папа скажет, угощайтесь овсянкой, миссис Сидфорд. И будут разговаривать дальше. Наверное, надо идти спать.