Рано утром, как только рассвело, к моему убежищу снова пришла хозяйка и принесла мне в кринке парного молока. Поставив молоко на край ямы, она меня окликнула:

— Вы не спите?

— Нет, я уже проснулся, — ответил я.

— Вы слышали, что было ночью у нас в хуторе? — спросила она.

— Да. Я все слышал и знаю, что это были немцы. А зачем они приезжали к вам на хутор? Я думал, что они, может быть, кого-то искали, и уже сам хотел уйти в степь, там они не скоро бы меня нашли в такой темноте.

— Нет! — возразила она. — Они приезжали вот по какому делу. Кто-то им сообщил, что жители нашего хутора разграбили тот поезд, о котором я вам говорила. Поэтому они нам приказали все взятое из поезда срочно вернуть им, а кто утаит и не сдаст, того расстреляют. А потом они забрали у нас по несколько свиней, кур и уехали. — Подумав немного, она мне доверительно сказала: — Вот мы все не верили нашему радио и газетам о тех зверствах, которые учиняют на оккупированной территории немцы, а теперь сами убедились в этом. Ночью они так избили нашу соседку за то, что она не хотела отдать им свою свинью, что и сейчас лежит, бедная, не встает. Что же нам теперь делать? Куда девать все, что мы взяли с поезда? — озабоченно спрашивала она моего совета.

— Надо ночью где-то в степи закопать все. Пусть тогда ищут. Они же не знают, что было в вагонах, — посоветовал я своей хозяйке.

Постояв еще некоторое время около ямы, она с тревожным взглядом на лице ушла. Нога моя совсем одеревенела и сильно распухла. Ноющая боль непрерывно беспокоила меня.

Часов в десять утра снова около моей ямы появилась хозяйка.

— Что вы тут лежите! Хоть бы выбрались на солнце из этой ямы, — предложила она. — Там у нас во дворе наши солдаты сидят и варят из концентратов себе кашу. Вышли бы к ним и посмотрели, может быть, кто из ваших товарищей там есть.

Я послушался ее и кое-как выбрался из своей ямы. Сильно хромая, я с большим трудом дошел до их двора. Там действительно сидело несколько солдат, которые что-то варили в котелках. Некоторые из них еще были полностью одеты в солдатскую форму, а другие уже успели обзавестись гражданской одеждой. Я подошел к ним и поздоровался. Они испытующе посмотрели на меня и, увидев, что я ранен в ногу, выразили мне свое соболезнование.

— Здорово, браток! — ответил один из них на мое приветствие.

— Не завидуем тебе. Здорово тебе досталось от немцев, — сказал другой.

— Да, ничего хорошего нет. Главное, что у меня большой осколок мины в ноге и не дает совсем никакого хода. Нога страшно болит, — ответил я.

Все эти новые мои знакомые были окруженцами из соседнего пехотного полка, который стоял с левого фланга от нашего батальона. Двое из них проявили ко мне особый интерес. Один спросил:

— А где вы жили до войны и кем работали?

Когда я сказал, что был преподавателем в техникуме, то он с некоторой радостью в голосе сказал мне:

— Так мы, оказывается, с тобой коллеги. Я ведь учитель, и мой друг тоже, — показал он кивком головы в сторону своего товарища по несчастью.

Они оба крепко пожали мне руку, проявив при этом большую симпатию ко мне. Вдруг один из них предложил:

— Знаешь что, я сам из Армавира. Это недалеко. Пойдем с нами в Армавир. Там у меня есть знакомые врачи, мы тебя запросто вылечим, и ты будешь снова героем.

Эти теплые слова необыкновенно воодушевили меня, появилась надежда на возможность выздоровления. Я с большой благодарностью принял их предложение, полностью положившись на моих новых друзей. И тут же поспешил за своим вещевым мешком, который у меня находился в яме. Из мешка я выложил все письма от моих родных и комсомольский билет. Все это я завязал в папку, которая оказалась у меня в мешке, и закопал в землю около ямы. Товарищи уже поджидали меня. Я сердечно поблагодарил хозяйку, распрощался с ней, и мы тронулись на восток, в сторону Армавира.

Мы шли с моими новыми друзьями по дороге, на которой не было ни единой души. Теперь мне было идти намного труднее, чем в тот день, когда я был ранен. Но я мужественно шагал, опираясь на плечи моих новых друзей. Мы вышли на проселочную дорогу, которая протянулась вдоль Армавирской железной дороги. В пути мы более подробно познакомились друг с другом. Несмотря на незавидное положение, в котором мы находились сейчас, один из моих друзей оказался большим весельчаком и неутомимым собеседником. Он нам рассказал о своей жизни, стараясь отвлечь меня от тех болевых ощущений, которые я испытывал. В какой-то степени это ему удавалось.

Пройдя с километр от хутора, мы вышли на большак, по которому непрерывным потоком двигались немецкие автомашины с военной техникой и солдатами. Все они двигались туда, куда шли и мы, то есть на Армавир. Вначале мы очень боязливо шагали слева по тропинке, идущей параллельно большаку, все время озираясь на немецких солдат. Но немцы не обращали никакого внимания на нас, а когда какой-либо из немцев смотрел в нашу сторону, то один из наших товарищей снимал свою кепку и кланялся немецким солдатам, приговаривая при этом вполголоса: «Чтобы вам подохнуть, фашистские гады», — изображая при этом на своем лице подобострастную улыбку.

С нами поравнялась одна из немецких грузовых машин. Солдат, сидящий за рулем этой машины, увидев нас, громко крикнул:

— До матки пошель? Давай! Давай, пошель до матки!

Наш друг, в ответ на слова немецкого солдата, громко крикнул:

— Я! Я! Пан! Пошел нах хаузе!

Автомашины шли большой колонной, очень медленно, поэтому солдат еще успел нам помахать рукой. «Да, — подумал я, — и среди немцев есть, видимо, хорошие люди». Эта встреча с немецким солдатом как-то успокоила нас, и мы уже без опаски продолжали свой путь.

Мои товарищи устали идти со мной, так как я почти висел у них на руках. Шли мы очень медленно, часто останавливаясь по моей просьбе. Нога моя невыносимо болела. На одной из таких остановок один из моих товарищей сказал:

— Эх, где бы найти лошадку или тележку, чтобы подвезти тебя.

Я почувствовал, что моим товарищам уже стал надоедать, но они не подавали вида и продолжали меня тащить на себе.

Часа через два на горизонте появилась какая-то станица и железнодорожная станция. Это было село Отрадокубанское с железнодорожной станцией того же наименования. До Армавира еще очень далеко, больше 30 километров. У меня уже так сильно болела нога, что с каждым шагом от нестерпимой боли в глазах прыгали звездочки и я весь покрывался холодным потом. Когда мы подошли к крайнему дому, стоящему рядом с железной дорогой, я сказал:

— Товарищи, идти я больше не могу. Большое вам спасибо за вашу помощь и заботу обо мне. Я останусь здесь. Может быть, какая женщина оставит меня у себя и найдет здесь врача, который сможет меня вылечить. А вы, друзья, идите своей дорогой. Я и так уже совсем вас измучил.

И с этими словами я тяжело опустился на лавку, которая стояла перед окнами этого дома. Мои товарищи еще некоторое время пытались меня уговорить, чтобы я пошел вместе с ними, но я наотрез отказался идти дальше. Наш разговор слышала хозяйка этого дома и подошла к нам.