— Теперь твой черед.

Греческая свадьба—праздник открытый, радостный. Отец раздобыл большие металлические бидоны, наполнил их узо; местные виноторговцы прислали несколько бочонков ренины. Мадам Виктория пользовалась славой отменного кондитера, но одна она бы никак не справилась, помогли родственники— каждый пришел с большим подносом: абрикосовый пирог с шоколадным кремом, торт с кремом, золотистый меренговый пирог, медовое печенье, пирог на кислом молоке, ореховые плитки, засахаренный миндаль, миндальное пирожное, слоеные пирожки…

На длинном деревянном столе к вину и узо выставили дразнящую закуску: соленая корюшка, лепешки из икры, соленые бараньи мозги, фасоль, свежие мидии. В центре стола стояли глубокие салатницы; листья латука и эскариоля были для. запаха пересыпаны цикорием, укропом, мятой.

Из пекарни принесли цыплят, кроликов, креветок, рыбные котлеты, тушеные баклажаны, окру, нут, салат из листьев цикория, заправленный яично-лимонньгм соусом, артишоки в масле, тыквенные оладушки, тушеную фасоль, жаркое. Но даже все мобилизованные сковороды не могли вместить угощение на такую ораву гостей, тем более что мужчины подогревали аппетит частыми походами к бидонам с узо и бочонкам вина. На заднем дворе жарили цыплят на рашпере, насаживали на вертела барашков и ярдовой длины бараньи потроха, и дурманящие запахи наполняли не только сад, но и всю площадь перед домом.

Поднявшись наверх переодеться в дорогу, Софья выглянула в окно и обмерла: гостей собралось не меньше двухсот. Пришли не только родственники и близкие друзья, но и просто знакомые, городские и дачные соседи. Продукты сейчас дороги, и шестьдесят долларов, которые дал Генри, не покроют и малой части расходов. Тут нужны все двести шестьдесят! От тревожных мыслей ей сделалось не по себе.

«Где же отец возьмет денег расплатиться? Если он не нашел шестидесяти долларов на венчание, то где он теперь умудрится достать еще двести? Ростовщик даст только под два процента в месяц, а это значит, что он никогда не расплатится. Родители пошли на все это ради меня, они гордые люди и никому не захотели отказать. Теперь я замужняя женщина, свободная от всех забот, я буду радоваться утреннему солнцу в Мессине, а для них каждое утро будет омрачено неоплатными долгами. Я не должна этого допустить».

Она отозвала отца в сторону и вытянула из него правду. На самом деле он уже задолжал тысячу шестьсот драхм—иными словами, триста двадцать долларов.

— Но, папа, ведь придется платить!

— Это завтра. А сегодня есть сегодня. Сегодня твоя свадьба. Я не мог допустить, чтобы люди сочли нас бедняками—пусть все приходят и выпьют за твое счастье.

Она отыскала мужа и объяснила ему, что происходит. Честь семьи ронять не следует.

— Генри, дорогой, мне очень тяжело, что первая же моя просьба касается денег. Но у меня нет выбора. Я не могу просто уехать, оставив их в нужде. Пожалуйста, выручи меня сейчас. Я тебе обещаю, что впредь ничего у тебя просить не буду.

— А что сделал отец с теми шестьюдесятью долларами, что я дал?

— Заплатил священникам, торговцам, чтобы не потерять кредит.

Его рот принял жесткое выражение.

— Ты моя жена, милая Софья, и можешь просить у меня что угодно… Но только для себя. Мне крайне неприятно Думать, что твоя семья намерена эксплуатировать меня за моей спиной и без моего согласия. А твой отец потому так и размахнулся, что знал: в день нашей свадьбы я тебе ни в чем не откажу.

Она вскинула голову и прямо взглянула ему в лицо.

— Нет, я этого не думаю. Они не такие. Гордые—да. Любят сделать широкий жест. Но они порядочные люди. Просто завтрашние неприятности они отложили на завтра.

Генри скривил рот, достал бумажник, отсчитал тысячу шестьсот драхм и передал Софье. Она потянулась к нему и поцеловала в щеку.

— Спасибо. Ты очень добрый. Генри слабо улыбнулся.

— Через день.

— Тебе не придется об этом пожалеть. Он зажег в глазах озорной огонек, впервые за все время.

— Пожалеть мне придется в одном случае: если Эгей опять разбушуется. Зная, какой из тебя моряк, Софидион, придется отложить наш медовый месяц до Сицилии, когда мы опять ступим на земную твердь.

1

Она бесшумно одевалась перед расшторенным окном в их номере на верхнем этаже «Англетера». Темно-зеленым ковром лежавшая внизу площадь Конституции легко взбиралась на холм впереди, к самому сердцу Афин, откуда грек мерит все другие места на свете. На восточной окраине площади, освещенный журавлями газовых фонарей, стоял дворец: греки выстроили его для короля Отгона, приглашенного из Баварии возглавить новое, медленно складывающееся государство.

Вестибюль был пуст—четыре часа утра. На улице ее прохватила ночная свежесть. Слава богу, кончалась зима, и погода устанавливалась теплая. Низкое темно-фиолетовое небо дышало в самое темя, а звезды горели так ярко, что, казалось, они вот-вот брызнут искрами. Ею овладели покой и чувство сопричастности всему на свете. «Жить в Афинах, — думала она, — значит жить в самом сердце мироздания. Одного глотка этого душистого ночного воздуха, одного взгляда на это самое синее утреннее небо достаточно, чтобы понять, как прекрасен мир и ради чего он был сотворен».

Кривой ятаган луны напоминал о печально памятной турецкой оккупации. Высокие железные фонари, выкрашенные зеленой краской и увенчанные головой Афины, выхватывали из темноты пальмы, цветущие акации с гроздьями белых и желтых лепестков, перечные деревья и горькие апельсины, подрумянившисся после недавних обильных дождей. В кофейнях усыпляюще громоздились составленные на ночь стулья, метельщики мыли тротуары, плеща водой из ведра и сорговым веником сметая грязь в сточную канаву.

Направившись в сторону дворца, она встретила торговца, катившего по темным улицам тележку с высоким медным самоваром, в котором булькал горячий травяной чай. Софья достала монетку, торговец снял чашку с крючка (самоварная грудь была утыкана десятком таких крючков) и наполнил ее до краев. Она вдохнула аромат полевых трав и порадовала горло глотком крепкого настоя.

На Панепистиму она не задерживаясь миновала мраморные колонны и крытую аркаду Арсакейона — признательного дара разбогатевшего на чужбине грека. Перешла широкую улицу и вблизи полюбовалась на Афинский университет и Национальную библиотеку, выстроенные в древнегреческом стиле из пентелийского мрамора, с огромными колоннами перед фасадом.

Выступили утренние звезды, и она рискнула свернуть в боковую улочку, в жилой квартал. Здесь улицы освещались масляными лампами, свисавшими с консоли угловых домов, и фонарщики уже прикручивали фитили. Она не прошла и двух кварталов, когда услышала голоса разносчиков. «Эти и мертвого разбудят», — подумала она, усмехнувшись.