мог делать предвыборные кампании напряженными, однако это давало людям ощущение включенности в политическую систему. Правительства со своими значительными полномочиями, возможно, искушали людей на попытку взять их под контроль, но также играли и роль сдерживающего фактора, вынуждающего свыкнуться с реальностью взаимоотношений между различными институтами общества.

Чувство этих взаимоотношений в XVIII веке было слабее, чем в момент основания колоний, но все-таки оставалось важным. В его основе лежала вера в то, что государственные учреждения связаны со всеми другими институтами — семьей, церковью, даже школой и колледжем. Природа этих связей оставалась неясной, но их наличие не вызывало сомнений. Деловых людей, без сомнения, успокаивала живучесть аристократического лидерства, ведь практически каждый колониальный орган возглавляли «лучшие люди». Это руководство, из поколения в поколение привлекаемое из обеспеченных классов, являлось для простых людей свидетельством постоянства общественных и политических институтов.

Таким образом, колониальной политике и обществу были одновременно свойственны некоторые противоречия и удивительные согласие и единство. Несмотря на доминирование собственников и предпринимателей, экономика оставалась колониальной — подвергавшейся регулированию из-за рубежа, которое, помимо прочего, имело целью ограничить ее рост. Тем не менее она росла. Общество на рубеже революции оставалось преимущественно английским по своему составу, однако уже ассимилировало большое число мигрантов с европейского континента. Политическую систему, приблизительно копировавшую английские представительные институты, возглавляли губернаторы, которых, за исключением Род-Айленда, назначали в метрополии. Но все-таки местные интересы выходили на передний план в большинстве сфер, несмотря на противоречившие этому инструкции губернаторов. И хотя стремление к самоуправлению часто толкало американских колонистов к фракционности, они соблюдали правила, делавшие политику приемлемой.

V

В религии особенно после 1740 года обнаруживаются похожие противоречия. В девяти колониях существовала государственная церковь, то есть та, которая получала часть налогов. Однако большинство страстно верующих оставались за ее дверьми и не собирались стучаться в них. Они следовали зову Святого Духа и презирали формальность и рационализм (считая их грехом) официальных органов. Даже эти энтузиасты во многом отличались друг от друга. Предметом споров становились таинства, квалификация духовенства, образование детей и порядок богослужения[53].

Конгрегационалисты в XVII веке селились в Новой Англии и в XVIII веке, стремясь к чистоте, продолжали настаивать на своем варианте для себя, хотя и не для других. В новом столетии им пришлось соперничать со все более влиятельными группами англиканцев, квакеров и баптистов, боровшихся за освобождение от уплаты налогов конгрегационалистам и тем самым проявлявших общую неприязнь к ним. Помимо этой неприязни, их мало что объединяло. Да и внутри отдельных групп отнюдь не царила гармония. Ожесточенные споры угрожали их единству, особенно после Великого пробуждения — религиозного возрождения 1740-х годов, пошатнувшего многие привычные устои протестантизма. Баптисты, например, разделились на «частную» и «общую» ветви, а борьба между старым и новым направлениями раздирала установленный порядок. Тем не менее конгрегационалисты доказали свою стойкость, особенно в Массачусетсе и Коннектикуте, где они получали общественную поддержку даже в XIX веке[54].

Церкви Новой Англии кажутся пресными в сравнении с церквями срединных колоний. Там к середине XVIII века царило религиозное разнообразие, в итоге способствовавшее установлению свободы вероисповедания, но на протяжении большей части столетия дух терпимости лишь едва ощущался. Даже квакеры, сыгравшие ведущую роль в основании Пенсильвании в конце XVII века и державшиеся друг за друга, будучи преследуемыми в Англии, часто спорили друг с другом в Америке. В любом случае, прошло лишь двадцать лет XVIII века, когда другие секты и церкви в этой колонии уже насчитывали больше членов. Однако, несмотря на малочисленность, квакеры продолжали доминировать в правительстве, пока в середине века войны и пресвитерианцы не лишили их власти.

Пресвитерианцы пополняли свои ряды за счет выходцев из Новой Англии и Северной Ирландии. Жители Новой Англии и шотландо-ирландцы в Америке проявили ничуть не больше уживчивости, чем в Англии. Немало пресвитерианцев насчитывалось в Нью-Йорке, Нью-Джерси и Делавэре, а также в Пенсильвании, и всюду они находили разные причины для борьбы, помимо национальности. Квалификация священников, принятие догм, управление — все это вызывало горячие споры. В 1741 году их разделил пожар Великого пробуждения, когда «пресвитерианцы новой стороны» основали собственный синод в Нью-Йорке, а представители «старой стороны» собрались под началом синода в Филадельфии. Новая сторона, благоволившая новым мерам возрождения, продвигалась из долины Гудзона на юг в Северную Каролину, а когда схизма 1741 года сменилась объединением в 1758 году, пресвитерианская церковь имела больше членов, чем какая-либо другая в срединных колониях.

Если бы «старая сторона» не была столь вялой, то пресвитерианцы могли бы обратить в свою веру еще больше людей. Филадельфийский синод, потрясенный схизмой 1741 года, так никогда полностью не пришел в себя. Самой сложной задачей было заново собрать раздробленное духовенство, что, возможно, удалось бы сделать при условии учреждения семинарии для подготовки священников. Некоторое время после 1741 года казалось, что «старая сторона» имеет возможность слиться с немецкой реформатской церковью в Пенсильвании. Трудно сказать, было ли это лишь надеждой или чем-то большим, да и в случае успеха проблемы пресвитерианцев могли лишь удвоиться. Однако это также могло бы способствовать усилению попыток к обращению шотландо-ирландских иммигрантов, направлявшихся в западную Пенсильванию и во многих случаях продвигавшихся оттуда по долине реки Шенандоа в Виргинию и Каролины[55].

Немцы в Пенсильвании не смогли бы достучаться до шотландо-ирландцев, даже если бы попытались. Отрезанные в XVIII веке от многого иными языком и культурой, немцы оставались по большей части изолированы от окружающих. Немецкие реформаты и лютеране сталкивались с тяжелыми проблемами при создании своих церквей. Те, кто эмигрировал в Америку, похоже, не имели твердых религиозных убеждений, а поскольку приезжали они по отдельности, часто в качестве связанных обязательствами слуг, поначалу у них не было церкви, к которой они могли бы присоединиться. Немецкие миряне в Старом Свете обычно не играли ведущей роли в церкви, и в Америке им трудно было найти священников, которые бы их сплотили. Другие немецкие церкви (меннониты, окунанцы и моравские братья) являлись самыми многочисленными, лучше организованными и прочно держались друг друга в Пенсильвании[56].

Эта колония также стала прибежищем целого ряда других реформистских сект разных национальностей — немцев, голландцев, шведов, небольшого количества французов и евреев. Ни одна из этих групп не могла сравниться с квакерами и пресвитерианцами по численности или влиянию. Это было под силу единственной крупной национальной группе — английской в лице англиканской церкви. Англиканская церковь в Пенсильвании, как и в прочих местах, оставалась почти не затронутой возрождением. Но даже в Пенсильвании слышались голоса недовольства, исходившие из сообщества, которое впоследствии станет известно под названием методистов.