Убийца достиг своей цели только благодаря узости улицы. Если бы ему пришлось пройти еще несколько шагов, то сопровождавшая короля свита смогла бы помешать нападению, как это бывало при предыдущих покушениях. А их, следует заметить, было немало, ибо на протяжении всего царствования Генриху IV постоянно приходилось бороться против многочисленных заговоров. Например, еще 27 декабря 1595 года к нему вдруг подбежал юноша и попытался ударить кинжалом в грудь. Генрих в этот момент наклонился, чтобы поднять с колен одного из придворных. Это спасло ему жизнь — удар пришелся мимо, а покушавшегося, некоего Жана Шателя, действовавшего при подстрекательстве иезуитов, схватили охранники. После этого, кстати, иезуиты были изгнаны из Франции. Но ненадолго. В 1603 году Генрих IV разрешил им вернуться и даже демонстративно взял себе иезуитского духовника.

Однако на сей раз все, по-видимому, было предопределено.

На допросе убийцу короля так и не смогли заставить заговорить. Все, что удалось, — это узнать его имя: Франсуа Равайяк…

Как потом выяснилось, этот человек был школьным учителем из Ангулема и безуспешно пытался вступить в католический монашеский орден. А потом ему якобы было видение, после которого он счел, что его миссия — убедить короля обратить всех гугенотов в католицизм. Король Генрих IV, как известно, первоначально сам был гугенотом, но перешел в католицизм, чтобы получить французскую корону, при этом гарантировав Нантским эдиктом 1598 года свободу вероисповедания. Очевидно, что насильственное обращение гугенотов в иную веру никак не входило в его планы. И тогда Франсуа Равайяк решил убить короля.

Как писал потом верный советник и министр финансов Генриха IV герцог де Сюлли:

«Природа наградила государя всеми дарами, только не дала благополучной смерти».

Простые французы, узнав о смерти короля, были просто ошеломлены. Торговцы позакрывали свои лавки, многие люди откровенно плакали прямо на улицах.

Потом полтора месяца гроб с забальзамированным телом Генриха IV был выставлен в Лувре для прощания. Этого избежать не могли, ибо огромные народные толпы нахлынули в Париж из провинций.

Похороны состоялись в королевской усыпальнице Сен-Дени лишь 1 июля. В день похорон весь Париж высыпал на улицы. Толпа была так велика, что люди буквально убивали друг друга, желая пролезть вперед и взглянуть на траурный кортеж.

В последний момент юный дофин опустился на колени и поцеловал пол у ложа своего отца. Пол был грязен от множества ног, но будущий король вдруг почувствовал, что просто обязан поступить именно так.

Придворные дамы в черном плакали. Мария Медичи, одетая в темно-фиолетовый бархат, сказала сыну:

— Молитесь вместе со мной. Здесь покоится наше счастье и слава Франции. Попросим же Бога, чтобы наши надежды не умерли вместе с ним. Если несчастье один раз переступило порог дворца, оно редко останавливается в прихожей… Огромное дерево упало, а его побеги еще так слабы… Дети мои, молитесь за вашего августейшего отца…

Потом она еще раз, но теперь уже почти шепотом, обратилась к дофину:

— Видите, сын мой, эту толпу. Они все плачут, потому что видят, что мы плачем… Но большинство из них только и мечтает о том, чтобы отодвинуть нас и захватить корону… Помните, что ваша мать — лучшая для вас поддержка и опора. Поклянитесь же на могиле Великого Короля Генриха, что вы никогда не предадите ее и позволите ей заботиться о том, что принадлежит нам по праву!

Мальчик положил руку на могильную плиту и сказал:

— Клянусь, мама!

Франсуа Равайяк был казнен 26 мая 1610 года на глазах у разъяренной толпы. Он не отрицал своей вины, но даже под пытками не назвал ни одного имени, утверждая, что никто не подстрекал его к покушению на жизнь короля, что все содеянное было им совершено по личному усмотрению, без чьего-либо наущения или приказания. Можно было даже подумать, что это был просто сумасшедший, действовавший один, без сообщников.

Судьи терялись в догадках. Их мысль пошла по привычному пути: не подстрекал ли Равайяка к злодеянию сам дьявол, известный враг рода человеческого? Ведь свидетель обвинения некий Дюбуа, ночевавший некоторое время в одной комнате с подсудимым, утверждал, что сатана появлялся там в виде «огромного и страшного пса».

Убийцу четвертовали на Гревской площади.

В те времена обреченные на казнь подвергались от народа насмешкам и оскорблениям. «В глаза преступника можно бросать все — грязь и другие нечистоты, но без камней и других вещей, которые могут ранить», — говорил Ордонанс 1347 года. Естественно, Равайяк тоже подвергся всевозможным оскорблениям от толпы, и нужна была военная сила, чтобы довести его живым на место казни.

Уже на эшафоте, даже когда ему угрожали отказать в отпущении грехов, если он не назовет своих сообщников, Равайяк снова и снова повторял, что он действовал в одиночку. Он был искренне убежден, что от этих слов, сказанных им за минуту до начала варварской казни, зависело спасение его души…

Его положили на спину на эшафот и крепко прикрепили цепями все части тела. Затем к его руке привязали орудие коварного преступления и жгли ее серным огнем, затем клещами рвали в разных местах тело и лили в раны расплавленный свинец, масло и серу. Потом руки и ноги Равайяка привязали к четырем сильным лошадям. Палачи подрезали осужденному сухожилия и кнутами заставили лошадей тянуть в разные стороны сначала небольшими рывками, а потом изо всех сил, пока эти части не оторвались.

Когда четвертование было закончено, люди всех званий бросились с ножами, шпагами, палками и стали бить, рубить и разрывать то, что еще недавно было Равайяком, на части. Потом эти окровавленные части таскали туда и сюда по улицам, и