— Так, — сказал он наконец. — Случай довольно необычный. Я не думаю, что этот узелок представляет какую-то угрозу, скорее всего, это просто киста. Ваше самочувствие, ваш возраст, состояние вашего здоровья — все это приводит меня к заключению, что беспокоиться не о чем. Но опять-таки из-за вашего возраста, я полагаю, лучше всего его удалить, чтобы быть уверенными наверняка. Так будет надежнее всего.

— Ну, если вы так считаете, давайте. К счастью, у меня есть от чего отнимать! Как вы считаете, когда это лучше сделать? Мы с Кеном через неделю уезжаем в свадебное путешествие, и нас не будет еще две недели после Рождества. Три недели можно подождать? — больше всего меня на тот момент волновали планы нашей поездки.

— Думаю, что да. Ничего страшного, если отложить на три недели. Да и вообще, незачем вам во время медового месяца переживать насчет шрамов и швов, — сказал он. — А еще я посоветовал бы вам показаться другому доктору, хирургу, чтобы получить еще одно мнение. Вот его имя. Его офис находится рядом с окружной больницей Марин.

Мало беспокоясь обо всем этом — в конце концов, это просто необходимые меры предосторожности, — на следующий день я оказалась в кабинете этого хирурга. Он тщательно исследовал узелок и мою грудь. Попросил меня поднять руку над головой и напрячь мышцы, потом упереться руками в колени, разведя локти, и снова напрячь мышцы. Тогда я еще не знала, что таким способом можно понять, является опухоль злокачественной или нет. Если она злокачественная, то на коже над узелком часто появляются небольшие морщины. Поскольку с моей кожей ничего такого не произошло, а узелок не был ни к чему прикреплен, врач тоже пришел к заключению, что это всего лишь киста. Потом он попытался «продуть» уплотнение; вообще он говорил очень уверенно. Для этой процедуры берется длинная игла; если узелок — киста, наполненная жидкостью, то жидкость вытекает через эту иглу, и — вуаля! — через несколько секунд никакого узелка нет. Но, когда он попытался сделать это с моим узелком, игла наткнулась на что-то твердое. Доктор был озадачен, даже слегка ошарашен. Ого, сказал он, должно быть, это все-таки фиброаденома, внутренняя опухоль. Он посоветовал удалить ее и тоже счел, что вполне можно подождать три недели, пока пройдет наш медовый месяц — он же рождественское путешествие. И вот я вышла из его кабинета, на груди у меня был кровоподтек, и узелок все еще был внутри.

Так все и решилось. Доктора были уверены, что беспокоиться из-за этого узелка не надо, хотя и советовали удалить его, — и в конце концов все совершенно перестали волноваться. Кроме Сью, матери Трейи.

Мать настаивала. Она хотела, чтобы меня осмотрел хирург-онколог, специализирующийся на раковых заболеваниях, чтобы было еще и третье мнение. И это при том, что через четыре дня мы отправлялись в свадебное путешествие, а перед этим мне надо было сдать два последних экзамена. Сначала я сопротивлялась, а потом нехотя согласилась. В конце концов, она знала, о чем говорит. Ведь это именно она, моя мама, пятнадцать лет назад потрясла и напугала всю семью, когда стало известно, что у нее рак кишечника.

Я хорошо помню кромешный ужас и смятение тех дней, когда произошло это открытие и маму положили на операцию, — это было тем летом, когда я закончила колледж. Я хорошо помню, как мы все были потрясены, ошарашены и в каком-то смысле невменяемы, когда с остекленевшими глазами блуждали по огромному комплексу Онкологического центра доктора Андерсона в Хьюстоне. Я хорошо помню маму, лежащую на больничной койке в окружении трубок, которые к чему только не были подсоединены. Все это вспоминается мне сейчас как в тумане: домашняя суета, ощущение неуверенности, перелет в Хьюстон и дорога к центру Андерсона, гостиничный номер; любимый папа, шагающий взад-вперед по комнате, по парковочной площадке, по больничным помещениям, он пытается заботиться о маме, он сам охвачен паникой, распоряжается, принимает решения. Вообще-то мне кажется, что по-настоящему я не испытывала потрясения, не понимала серьезности происходящего. Эти события я пережила с чувством растерянности. Я еще не понимала как следует, что такое рак. Ни тогда, ни даже потом, когда после операции мы навестили маму, еще не пришедшую в себя после наркоза, ни даже тогда, когда в последующие годы мама уезжала в центр Андерсона на обследование и я всякий раз чувствовала, как в доме возрастают напряжение и страх.

С той поры миновало пятнадцать лет. Все обследования давали хороший результат. И каждый раз вся семья испускала общий вздох облегчения. Каждый раз уровень тревоги чуть-чуть понижался. Мир становился чуть более устойчивым, чуть более надежным. Я почти не беспокоилась о том, что папа делал бы без мамы: они были так близки, что я просто не могла вообразить, что кто-то один из них живет без другого. Мне никогда и в голову не приходило волноваться о том, что было бы, если бы мама умерла от рака. Я тогда слишком мало знала, чтобы беспокоиться о подобных вещах. Мое невежество, по крайней мере, избавило меня от ненужных тревог, ведь и пятнадцать лет спустя она была с нами, чувствовала себя прекрасно и с железной настойчивостью требовала, чтобы я прошла еще один осмотр.

На этот раз это должно было быть мнение онколога, специалиста по раку. Может быть, стоит показаться кому-нибудь в центре Андерсона, посоветовала мама. Все эти годы мои родители принимали активное участие в делах центра Андерсона — они были благодарны за то, что маме оказали такую квалифицированную помощь; кроме того, они были заинтересованы в поддержке онкологических исследований. Не так давно они профинансировали лабораторию, проводившую исследования в области генетики и онкологии.

Но я хотела лететь на Гавайи, а не в Хьюстон. Я позвонила двоюродному брату, который работал гинекологом, и спросила, может ли он порекомендовать какого-нибудь онколога в Сан-Франциско. Он так и сделал, и мы назначили дату осмотра. Мать хотела побольше узнать об этом докторе Питере Ричардсе перед тем, как отправлять меня к нему. Выяснилось, что доктор Ричардс проходил практику в центре Андерсона под руководством хирурга, пятнадцать лет назад оперировавшего мою мать! Это была настоящая удача… В центре Андерсона его тоже всячески рекомендовали. Как нам сказали, доктор Ричардс был у них одним из лучших сотрудников, и они очень хотели, чтобы он остался. Однако доктор Ричардс предпочел вернуться в детскую больницу в Сан-Франциско, где его отец заведовал хирургическим отделением. И это неплохо, решила я. Мне определенно понравилась эта деталь, да и мама была довольна.

Итак, на следующий день я оказалась в кабинете Питера Ричардса. Он мне сразу понравился. Молод, приветлив и явно прекрасный профессионал. В его кабинете я почувствовала себя комфортно, и это было ярким контрастом с кабинетом предыдущего врача, где все было обветшавшим и устаревшим. Он осмотрел уплотнение и обе мои груди и тоже посоветовал удалить узелок. Однако ему не хотелось ждать три недели. Ему казалось, что будет правильно вырезать узелок прямо сейчас. Возможно, нет ничего страшного, уверял он меня, но ему будет спокойнее, если он сделает операцию немедленно.