И еще тоненькую книжицу в бледно-зеленой обложке – «Антологию поэзии XIX века», где он подчеркнул две строки:

Вспомнишь, печалясь,

Дни, что промчались…

Но все это не помогло мне лучше узнать его.

В конце августа портье «Империала» сообщил мне, что одна очень богатая супружеская пара из числа постояльцев ищет няню для своих детей. Месье и мадам Фредерик Аспен. Им обоим было лет по тридцать. Мадам, высокомерная блондинка, всегда выглядела надутой и недовольной. Она не сказала мне ни слова, да я ее, можно сказать, почти и не видела. Ее муж не понравился мне с первого взгляда – француз, такой же спесивый, с манерами избалованного дитяти. Он постоянно снимал теннисный корт отеля для себя одного, так как не желал, чтобы кто-то играл там в его отсутствие. Еще он арендовал скутер и целыми днями занимался вместе с женой водными лыжами. Нрав у него был крутой, но при этом он стремился нравиться тем, кого считал ниже себя. Мне, например, он заявил:

– Нет-нет, не зовите меня «месье». Это глупо, какие между нами могут быть церемонии!

И он обволакивал меня презрительным и в то же время насмешливым взглядом из-под тяжелых век. Но я упрямо обращалась к нему «месье». У него были белокурые вьющиеся, почти курчавые, волосы, загорелая кожа и голубые глаза; портье сказал мне, что он похож на «наследника итальянской короны». Как будто я знала, кто это такой.

В течение трех дней я ухаживала за их двумя детьми. Водила купаться в бассейн спорткомплекса. Потом мы шли обедать на террасу ресторана, и я укладывала их спать в детской. В пять часов – снова бассейн. В полвосьмого – ужин в детской, рядом со спальней родителей. В девять – отход ко сну. До полуночи я ждала возвращения месье и мадам Аспен, читая одну из книг моего отца – «Кот-рыболов».

Через три дня они уехали вместе с детьми домой, в Женеву. Однако через день месье Аспен позвонил в «Империал» моему портье. Им нужна была няня в Женеве на неделю, пока не вернется из отпуска гувернантка их детей. И они хотели, чтобы это была я. Сама не знаю, зачем я согласилась. Наверное, просто хотела подработать перед тем, как окончательно уехать из этих мест. Куда, собственно? Я понятия не имела, но мне хотелось сбежать отсюда как можно дальше. Да и портье советовал мне ехать к ним. Он питал к «месье Фредерику» необыкновенное почтение – может, из-за его сходства с наследником итальянской короны? Он рассказал мне, что дед месье Фредерика, тоже француз, еще до войны нажил огромное состояние в Америке благодаря изобретению особой пластмассы, которую потом часто использовали в промышленности. Лет десять назад месье Фредерик унаследовал от деда эти деньги. На них он жил то в Швейцарии, то в Америке и был настолько богат, что считал себя как бы выше всех законов и условностей, которым подчиняется большинство простых смертных. Он часто отдыхал по нескольку дней в Анси, потому что в детстве его возила туда мать. Вообще, это прямо трогательно – до чего же он любил свою мамашу. Слова портье должны были бы насторожить меня. Тот тип на вилле в Таллуаре тоже обожал свою мамочку.

* * *

Мне нужно было явиться к месье и мадам Аспен до ужина. В воскресенье к вечеру я ждала на автостанции женевский автобус. Поодаль, на Вокзальной площади, уже фырчал, готовый отойти, другой автобус – тот, что отвозил меня по воскресеньям в пансион.

У меня вдруг возникло какое-то дурное предчувствие. Я старалась подавить его. В конце концов, никто меня не заставлял ехать в эту Женеву. Но я убеждала себя, что тысяча пятьсот франков за неделю на дороге не валяются. И я села в автобус со своей сумкой, той самой, с которой ездила в пансион; кроме одежды и туалетных принадлежностей, в ней лежали вещи моего отца, которые я хранила как талисман, – фотографии, книги и револьвер с патронами.

Автобус тронулся. В нем было гораздо меньше пассажиров, чем в том, которым я возвращалась в пансион. Несколько мест остались незанятыми. Я села сзади и поставила сумку на соседнее сиденье.

Было еще светло. Автобус сделал остановку в Крюзейе. Я вспомнила белокурую девочку, мою соседку по парте, которая жила здесь. Что с нею сталось? Я все еще хранила ее тюбик имменоктала, вот только сегодня не захватила его с собой. Он остался в моей комнате на Озерной улице.

Сен-Жюльен-ан-Женевуа. Граница. На таможне у нас даже не проверили документы. Автобус пересекал в сумерках предместья незнакомого мне города. Наконец он прибыл на автостанцию.

Я показала служащему, еще сидевшему за окошечком кассы, адрес месье и мадам Аспен и спросила дорогу. Он сказал мне, что это за парком Фонтанов, нужно немного пройти пешком. Тогда я взяла такси. Попросила шофера остановиться на набережной, в нескольких сотнях метров от дома месье и мадам Аспен. Мне хотелось пройтись, чтобы хоть немного унять свой неясный страх. Уже стемнело. В свете фонарей берега Женевского озера ничем не отличались от берегов озера Анси. Слева от меня тянулась кованая ограда какого-то большого здания – наверное, префектуры. Тротуар, платаны – все здесь было как на проспекте Альбиньи в Анси. Я шагала по улице, неся свою дорожную сумку, – точно так же, как в другие воскресные вечера, когда возвращалась в пансион. Да, видно, ничто и никогда не изменится в моей жизни. Все повторялось – в одни и те же часы, в одной и той же обстановке. Портье когда-то сказал мне: «Вы далеко пойдете!», но сколько уже лет я бегаю по кругу, и никак мне оттуда не вырваться… Меня захлестнуло унылое чувство неприкаянности и одиночества, которое я даже не пыталась побороть. А ведь я знала, что для этого нужен сущий пустяк – дружеский голос, который дал бы мне совет, заботливая рука на плече…

Я позвонила у ворот. Спустя несколько долгих минут под чьими-то ногами заскрипел гравий на дорожке. Мне открыл сам месье Аспен. Он был такой же курчаво-белокурый, как в Анси, только загорел еще больше. Здороваясь со мной, он как-то странно ухмыльнулся. Да и взгляд его из-под тяжелых век так настойчиво пронизывал меня, что мне стало не по себе. Похоже, он крепко выпил. На нем был пуловер, в вороте рубашки виднелся пестрый шелковый шарф. Мы прошли по аллейке, освещенной фонарем, висевшим у входа в дом – белое здание с низкими французскими окнами и крыльцом с колоннами, куда более внушительное и роскошное, чем виллы, где работали мы с теткой. Внутри, у лестницы, он мне сказал:

– Детей сегодня здесь нет. Моя жена завтра привезет их из Гштада.[8]Если хотите, я вам покажу вашу комнату.

Он говорил это в обычной своей небрежно-ленивой манере, с улыбочкой, которая создавала впечатление, что он либо презирает вас, либо просто высмеивает.

Пол вестибюля был выложен мраморными черно-белыми ромбами. Он стал запирать изнутри на ключ входную дверь из кованого железа. Мне вдруг почудилось, что меня заманили в ловушку. Потом он направился к лестнице.

– Идемте, я провожу вас в вашу комнату.

Я шла следом за ним по лестнице. Когда он стал запирать дверь там, внизу, меня охватила паника, но чем выше я поднималась, тем становилась спокойнее. Дойдя до площадки, он сказал: