Трисс ехала домой, и в ее крови играл джаз. Не раз она ловила себя на попытке напеть эти странные прыгающие мелодии, но получалось лишь немузыкальное мычание. Ее наполняло безумное чувство, что все возможно. Но по мере приближения к дому эта незнакомая уверенность покидала ее. Привычное самоощущение снова пеленало ее холодной влажной простыней. И когда она увидела дом, ее оставили последние капли энтузиазма.

В голове крутилось такое количество мыслей, что на секунду она удивилась, почему дом выглядит не так, как обычно. Потом до нее дошло, что всему виной темное пятно перед дверью гаража. Припаркованный мотоцикл нагло преграждал им дорогу, не давая «санбиму» с привычной легкостью вплыть в гараж.

— Что за нахальство! — воскликнул отец, резко тормозя у тротуара.

Черный изящный мотоцикл с коляской был заляпан грязью и казался совершенно не на своем месте на этой чопорной ухоженной площади, словно грязный отпечаток обуви на вышитой скатерти. В том, что можно было смотреть сквозь его металлические детали, было что-то наглое и безобразное. Это была грубая дерзость бродячей собаки, которая вот-вот оскалится и зарычит. При виде этого зрелища настроение Трисс стало еще хуже, хотя ей потребовалась пара секунд, чтобы вспомнить, в чем причина. Она уже видела этот мотоцикл, и его появление означало проблемы. Означало сцены, означало, что ее родители будут рассержены и огорчены.

Пока отец Трисс устраивал целое представление из парковки у тротуара, Трисс бросила взгляд на владелицу мотоцикла, стоявшую с выражением нетерпения на лице, уперев руки в бедра. Высокое стройное тело облачено в длинное землисто-коричневое пальто с высоким воротником, на руках толстые кожаные перчатки, на голове — тугой черный кожаный шлем, подбитый тонкой шерстью. Снизу из-под пальто выглядывала юбка-брюки, а из-под шлема торчали темные волосы длиной до подбородка. Ноги ниже колен затянуты в блестящие чулки. Длинное лицо и выступающий подбородок. Когда нежеланная гостья прищурила глаза, глядя поверх фар «санбима», Трисс ее узнала.

Вайолет Пэриш. Вайолет Пэриш, невеста Себастиана. Когда-то она была просто Вайолет. После гибели Себастиана она стала «бедняжкой Вайолет». А потом, годы спустя, ее имя в семье Трисс почернело и покрылось пятнами, словно сгнивший фрукт, пока ей не отказали от дома окончательно.

— Оставайся в машине, — пробормотал отец Трисс, открыл дверь и вышел.

Трисс наблюдала за происходящим сквозь лобовое стекло, и ее желудок свело в ожидании стычки.

— Мистер Кресчент! — окликнула Вайолет, когда он приблизился. В ее интонациях слышалась напускная лондонская протяжность, но в глубине кипел гнев. — Вы в курсе, что ваша жена продержала меня на пороге целый час?

— Мисс Пэриш, что вы здесь делаете? — Отец явно пытался говорить так, чтобы Трисс его не услышала, но у него это не очень хорошо получалось. — Я велел вам прийти ко мне в офис на следующей неделе, чтобы обсудить ваши так называемые претензии. Как вы осмелились явиться сюда и беспокоить мою семью?

— Да, вы действительно сказали, что сможете встретиться со мной только на следующей неделе, мол, вся семья будет на каникулах, не так ли? — Лондонский акцент Вайолет исчез, словно старая краска, обнажая грубый металл элчестерского произношения. — Но сегодня я увидела вашу машину в городе. Я знаю, когда мне вешают лапшу на уши, мистер Кресчент.

— Если вам хочется знать, Тереза заболела, и нам пришлось вернуться раньше.

Мрачный взгляд Вайолет метнулся к машине и Трисс на заднем сиденье. Из инстинктивной преданности к отцу Трисс нахмурилась и стала думать о скорби и болезнях. На лице Вайолет промелькнуло нетерпеливое презрение, Трисс не поняла — презрение к ней или к словам отца.

— Неужели? А на следующей неделе какой вы найдете предлог? Годами вы отказывались даже обсудить мою просьбу или хотя бы признать, что все вещи Себастиана достались вам. А теперь, когда вы больше не можете это отрицать, вы находите все возможные способы, чтобы избегать меня. Я приехала сюда, чтобы вы больше не смогли меня игнорировать.

— О, полагаю, что смогу, — отрезал отец. — Что натолкнуло вас на мысль, что вы можете явиться сюда в это время суток и что вас впустят в мой дом? Возможно, в вашем кругу это приемлемый час для визитов, но никто с каплей соображения даже не подумает прийти так поздно без предупреждения или приглашения, рассчитывая, что ему откроют дверь.

— Просто отдайте мне то, что принадлежит мне, — продолжила Вайолет сквозь зубы, — и вы больше никогда меня не увидите. Только те вещи, о которых Себастиан написал, что хочет отдать их мне, если погибнет, — часы, портсигар и кольцо.

— Чтобы вы продали его, как уже продали кольцо, подаренное в честь помолвки, книги моего сына и все остальное, на что смогли наложить руки? — Отец дрожал от горечи и злости; Трисс испугалась, и ее мысли заметались, как кролики. — Для нас эти вещи бесценны, потому что они принадлежали ему. Для вас они стоят не более своей продажной стоимости. Я давал вам деньги после войны, чтобы вы могли встать на ноги, но с тех пор вы только требуете и требуете. Мы ничего вам не должны.

— Кто вы такие, чтобы говорить мне, что я могу продать и что нет? Себастиан хотел, чтобы эти вещи были у меня!

— Потому что он ошибочно считал, что вы будете их беречь. Он понятия не имел, какая вы хладнокровная хищница.

— Вы думаете, мне есть дело, как вы меня называете? — закричала Вайолет. — Вы думаете, мне есть дело до вашего мнения обо мне?

Но она не производила впечатление человека, которому все равно. Какую-то секунду она выглядела как ее мотоцикл: все бурлившие в ней чувства, злость и возмущение бросались в глаза.

— Нет, я полагаю, вы абсолютно бесчувственны к другим людям. Но я должен думать о желаниях моего сына, и я знаю, что он хотел бы, чтобы его вещи хранились у тех людей, которые будут беречь их. — С этими словами отец сделал шаг назад.

— О, опять эта шарманка! — зарычала Вайолет и вся подобралась, словно готовилась вот-вот накинуться на него с кулаками. — Да, я вижу, почему вы его так любите. Он теперь идеальный сын, не так ли? Больше не может с вами спорить. Вы можете заставить его согласиться со всем, что вы скажете, и так будет вечно…

Но для отца Трисс это было уже чересчур. Он резко отвернулся от Вайолет Пэриш и, подойдя к машине, открыл заднюю дверь.

— Пойдем, Трисс, — сказал он, и его голос вибрировал от гнева, который, Трисс знала, направлен не на нее, но все равно где-то внутри что-то сжалось, словно лепесток на морозе.

Она быстро выбралась из машины. Атмосфера снаружи оказалась ледяной не только в переносном смысле. Было холодно не по сезону, в воздухе ощущался мороз. Трисс увидела, что ее дыхание оставляет облачка.

— Не уходите от меня… — снова завела Вайолет, но резко умолкла, когда отец Трисс захлопнул дверь машины.

Глянув на Вайолет, Трисс обнаружила, что она больше не смотрит на них. Ее глаза следят за чем-то маленьким, белым и пушистым, упавшим с неба на землю аккурат между носками ее туфель. Вайолет торопливо отступила, словно это пепел, который может ее обжечь.