бóльшую часть времени проводил не на виду, укрывшись в норе. Наружу он выходил кормиться — он любил насекомых и мелкую дичь. Как и у его предков-терапсид, у него был набор резцов, клыков и щечных зубов. Отличался он тем — и за это получил свое название, означающее «трехзубчатые зубы», — что коренные зубы имели форму мультяшной горной гряды с центральным пиком, по бокам которого торчали пики поменьше. Эти три острых зубца, которые называются выступами, идеально подходили для того, чтобы прогрызать панцири насекомых и разрывать мясо. Фестончатые зубы тринаксодона менялись на протяжении всей его короткой жизни, как у рептилии или амфибии.

Но во многих отношениях тринаксодон был заметно ближе к млекопитающим, чем его терапсидные предки. При ходьбе он держал тело еще прямее, а живот выше над землей в положении полуприседа. Это позволяло ему быстрее бегать, меньше уставать и удобнее устраиваться в норе. Его позвоночный столб состоял не из одинаковых позвонков, а из отделов, одни из которых несли ребра, а другие нет, что обеспечивало ему большую гибкость и возможность сворачиваться калачиком во время спячки. Мышцы, смыкающие челюсти, были массивными и крепились к костному выступу на своде черепа, называемому сагиттальным гребнем. Пока тринаксодон стремительно взрослел, рос и его гребень, усиливая мощь его укуса. Встречаются окаменелости, сохранившие нескольких тринаксодонов вместе, из чего следует, что они были общественными животными и собирались в группы. В некоторых случаях образцы запечатлевают взрослых особей в компании особей помельче и помоложе — явное свидетельство заботы о потомстве.

Осталось отметить еще одну важную вещь о тринаксодоне. Места его обитания не ограничивались бассейном Кару. Его ископаемые остатки находят также в Антарктиде, и это признак того, что он настолько хорошо приспособился к ужасному миру раннего триаса, что распространился по всей Пангее. Земля теперь собралась в единый материк, окруженный обширным океаном, и по мере того, как вулканы остывали, а экосистемы оправлялись от вымирания, цинодонтам предстояло стать главными игроками на этой новой арене.

Как и многие другие писатели, Вальтер Кюне создал некоторые из своих лучших творений в тюрьме. То, как он — палеонтолог, увлеченный строением микроскопических зубов, — попал туда, заслуживает отдельного рассказа.

Кюне родился в 1911 г. в Берлине в семье учителя черчения. Он изучал палеонтологию в Университете Фридриха-Вильгельма в Берлине, а затем в Университете Галле и был известен двумя увлечениями: интересом к средневековым церковным колоколам, о которых написал восторженную статью в туристический журнал, и своими прокоммунистическими симпатиями. Последнее значительно больше волновало представителей нацистских властей, которые как раз начинали свой террор. Молодой Кюне был приговорен к девятимесячному тюремному заключению — это был его первый опыт за решеткой, — и в 1938 г. ему пришлось эмигрировать в Великобританию.

Как мог политический беженец без средств прокормить себя и молодую супругу в чужой стране? Естественно, собирая окаменелости. Кюне слышал, что в середине XIX в. в пещере близ Холуэлла, деревеньки в несколько сотен жителей, обнаружили горстку зубов триасовых млекопитающих. Это открытие должно было сыграть важнейшую роль, но осталось без внимания. Похоже, среди палеонтологов нашлось не слишком много желающих месяцами просеивать горы гравия в надежде отыскать малюсенькие зубки. Тем не менее куратор Британского музея посоветовал ему не утруждаться. «Все английские местонахождения ископаемых уже известны, — видимо, сказал куратор. — Бессмысленно ожидать новых крупных открытий».

Кюне это не отпугнуло. Он отчаянно нуждался в деньгах и горел интересом к млекопитающим. Кроме того, у него были козыри в рукаве. Еще в студенчестве он обнаружил чутье на окаменелости, и вдобавок у него было одно важнейшее качество — терпение. Он отправился в Холуэлл, где с энтузиазмом собрал, промыл и просмотрел более 2 т глиняной засыпки из пещеры. Задачу облегчила помощь его жены Шарлотты, хотя о ее интересе к крошечным зубам (или об отсутствии такового) история умалчивает. Трудолюбие четы Кюне было вознаграждено: они нашли два предкоренных зуба. Вальтер тут же направился в Кембриджский университет и показал их палеонтологу Рексу Паррингтону, которого находка так впечатлила, что он внес Вальтера в платежную ведомость. Отныне за каждый зуб млекопитающего ему полагалось £5.

Полные надежд, Вальтер и Шарлотта взялись за обследование других пещер и ущелий на юге Британии. Вскоре, в августе 1939 г., они открыли новые окаменелости в Мендип-Хиллс, пасторальных холмах к югу от Бристоля, в сельских окрестностях графства Сомерсет. Они собрали десятки разрозненных зубов и костей, принадлежавших очень близкому к млекопитающим цинодонту олигокифусу (Oligokyphus), описанному десятилетиями раньше по какой-то паре зубов из Германии. Затем они двинулись дальше, вперед, к следующему великому открытию. В сентябре Вальтер с киркой и геологической картой отправился на атлантическое побережье, где принялся дотошно исследовать известняковые скалы. Неизвестно, был ли он в курсе, что покинутое им отечество только что вторглось в Польшу.

Британским солдатам, патрулировавшим побережье, безусловно, было известно о начале мировой войны. Им показалось странным, что по английскому побережью ходит немец с картами, и они его арестовали. Так Вальтер во второй раз очутился в заточении, в лагере для интернированных на острове Мэн — маленькой точке в Ирландском море между Великобританией и Ирландией. Лагерь станет его домом с 1941 по 1944 г.

Oligokyphus.

Иллюстрация из монографии Вальтера Кюне 1956 г. (по Kühne, 1956)

Единственное, что скрашивало его жизнь, — это то, что к тому времени Вальтер снискал себе репутацию среди английского научного истеблишмента. Уже вскоре после бомбежек Лондона кураторы и научные сотрудники Британского музея — когда-то отговаривавшие увлеченного немца от поисков британских окаменелостей — организовали новые экспедиции в пещеры Мендип, которые принесли множество новых открытий костей и зубов. Две тысячи находок переслали в лагерь для интернированных.

Как говорил Вальтер, «в распоряжении у меня было достаточно времени». Он разбирал находки, складывал кости и собрал бóльшую часть скелета олигокифуса. Скрупулезное описание ископаемых остатков не давало ему скучать, и к тому времени, когда на исходе войны его освободили, он начал записывать свои выводы, что положило начало его будущей монографии 1956 г. об олигокифусе. Она до сих пор считается одной из основополагающих работ о тех цинодонтах, которые находились на грани превращения в млекопитающих.

Олигокифус — размером и формой напоминающий таксу — не был млекопитающим и даже прямым предком млекопитающих. Скорее их очень близким родственником, вроде двоюродного брата. Он был представителем подгруппы прогрессивных растительноядных цинодонтов — тритилодонтид, соседней с млекопитающими на родословном древе. Как и положено близким родственникам, тритилодонтиды и первые млекопитающие были очень похожи и по внешнему облику, и по поведению. Например, и у тех и у