1485–1492

Испания. Колумб стремится проникнуть в свастику власти. Годы гражданской войны. Укрепление империи. Грозные признаки ангельской породы у Фердинанда и Изабеллы. Торквемада и энергия грехоборения. Римско-католическая империя.

4-Калли

Беседы в Теночтитлане. Верховный Жрец предсказывает воинам-орлам приход бородатых людей из-за моря, речь о чистоте и благородстве христианской доктрины.

1487

27 февраля. Тайный ритуал. Родриго Борджиа, будущий папа Александр VI, помазан Фердинандовым семенем. Ватикан избавляется от пиетистской дряблости. Возрождение.

1488

9 апреля. Паноргазм Колумба. Тайная секта ищущих Рай учреждена. Договор с Изабеллой Кастильской скреплен печатью.

Таверна «К новой Македонской фаланге». Вольные солдаты, проститутки, карточные шулера, игроки в кости, проповедники без сутан, карьеристы без плана действия. Дождь лил все сильнее, и грязь летела на желтые башмаки Христофора.

Он знал, что добрался лишь до периферии, одной из самых сухих и дальних ветвей древа власти, структуры, которая в те времена представлялась не вертикальной (как знаменитая пирамида Вэнса Паккарда), а плоской, закрученной вправо галактикой, свастикой, совершающей разрушив тельное круговое движение, и щупальца свастики сходились в эпицентре — почти недоступном, вожделенном, — где одетая в зеленую — королевский цвет — парчу из Антверпена восседала, спокойно выщипывая себе брови, Изабелла Кастильская.

Как проникнуть туда? Понадеяться на удачу? Прибиться к какой-либо шальной компании и пуститься, так сказать, во все тяжкие?

Самыми надежными путями были искусство, медицина, приворотные зелья, религиозные учения, спиритизм и спорт. Быть астрологом или педерастом — тоже недурно. Для женщин же, как и во все времена, трамплином служили проституция и любовь.

Зеваки нередко видели, как за одно утро в путь отправлялись артель прокаженных, компания звездочетов, готовых предсказать скорую гибель Боабдилю[24]и счастливую судьбу принцу Хуану, а также итальянские канатоходцы в обтягивающих трико и расшитых блестками куртках — они тащили на себе стойки, канаты и трапеции.

Но уже к вечеру или несколькими днями позже они возвращались назад — потерянные, разочарованные, вновь выплюнутые на темную обочину галактики, раздавленные конкуренцией. Кое-кто успел изведать палок Святого братства. Кого-то ограбили болгары, а кого-то и прикончили (в канавах постоянно вылавливали трупы), если несчастный по оплошности не имел чем откупиться от грабителей.

Да, от всякой власти исходит жуткая реактивная сила.

— Хочется в рай, да грехи не пускают, — досадливо пробормотала толстая толедская проститутка, расправляясь с заварным кремом. (Веки покрыты изящным голубым с золотом узором.)

Серый, мрачный вечер. Тоска, одиночество. Он снял желтые башмаки, купленные у испускавшего дух миланца, и принялся счищать с них грязь. Вот ведь не просто покупка, а выгодное вложение капитала. Башмаки были не только вытянутыми и остроносыми, как того требовала французская мода. Главное, носы их поднимались вверх и закручивались спиралью в три оборота. А внутри спирали располагался прелестный бронзовый бубенчик.

С тупой покорностью отчаявшегося человека оттирал он их теперь влажной тряпкой, пока не проглянул, победно сияя, его любимый канареечно-желтый цвет.

Отовсюду послышались шутки. Кто-то швырнул в него костью, разумеется, уже обглоданной собаками.

Ужасные люди. Их гнал в Испанию нюх. Здесь, чуяли они, затевалось что-то великое. Сюда стекались ландскнехты (как Ульрих Ницш), которые не соглашались на ту новую роль, скорее полицейских, чем воинов, что уготовили им бургомистры. Сюда бежали люди, смелые поступком и мыслью, бандиты и праведники из ганзейских городов, где на первые роли выходили судейские, богатые галантерейщики и евреи, подвизающиеся на ниве науки и искусства и уже заполняющие полотна немецких и фламандских костумбристов (семейство Арнольфини и толстозадые важные аптекари с трубками в зубах на картинах Гольбейна).

Испания давала великий шанс. Искатели приключений ехали сюда из Фландрии, Бургундии, франции…

В Испании той поры легко могли найти себе удобные щели наглый авантюризм, любая низость и цинизм.

Грозные властители Фердинанд и Изабелла — католики в строгом смысле этого слова — стояли за разрушение всех устоев, мешавших человеку быть человеком.

А пока? Какая мука! Какие тоскливые дни! Какие серые вечера! Колумб с зажатыми в руке желтыми башмаками — двумя эоловыми арфами, ждущими порыва ветра, — сидит одинокий, опустошенный, тупо глядя на слепого гитариста, который сменяет лопнувшую струну. — Какая тоска! — восклицает Христофор.

Ковалась великая, единая, сильная Испания. Но без насилия, насилия всякого рода, цели не добиться. Об этом знали и Фердинанд, и Изабелла.

Так, разом, переселить смирный, трусливый народ в империю. Вытащить его за волосы из болотного покоя. Ведь все вокруг было заражено глубинной ненавистью к жизни, затянуто средневековым мраком. Все было строго рационализировано, враждебно человеческой плоти, враждебно инстинктам и чувству. Рациональное христианство укрывшихся за монастырскими стенами клириков, выцветших монахинь и сплетничающих семинаристов. Тихая заводь для отчаявшихся и немощных, чья добродетель рождалась бессилием. Вечером — шелест литаний. Ночью — бесовские соблазны. Сон при свете дрожащей свечи. Безрадостный блуд.

Настоящий король — не больше чем выразитель глубинных инстинктов целой расы, целого народа. Фердинанд и Изабелла ощущали, что, бросая в костер еврея, они прижигали in nuce[25]извечную христианскую язву.

Ничто не мешало им встать на сторону римского католицизма.

Но в Испанию стекались крепкожильные кондотьеры. Прибывали люди, погибавшие в узколобой обывательской Европе, которая мечтала превратиться в интернациональное купеческое сообщество. Эта Европа предлагала тем, кто хотел выплыть, два пути: оптовая торговля либо разбой.

Юные монархи были мудры: на разнузданное языческое празднество можно попасть лишь сквозь дверцу закостеневшего суеверия. При народе они поддерживали папу. И соперничали с, епископами в изнурительных молитвенных турнирах. (Изабелла в бешенстве кричала, когда задремавший монах из хора вдруг пускал петуха.)

И далеко не один искренне и бесхитростно верующий священник пошел на костер, обвиненный в тайной симпатии к иудейству.

Королевство только начало крепнуть. Параллельно шли две войны: тайная, внутренняя, и внешняя. Вторую и описывали историки. Ведь история сообщает нам лишь о великом, громком, видимом. О тех событиях, что завершаются парадами и торжественными мессами. Потому-то история, изготовленная для официального потребления, столь пуста и банальна.