А Фердинанд и Изабелла отважно плутают по бесконечным тропкам наслаждений, благословляя свои тела на непримиримую войну. И с трудом возвращаются с неба на землю, падают с вершин бестолковой метафизики к тайнам реальности.

Они возрожденцы, и они питают собой Возрождение. Их сплетенные в объятиях тела — такое же знамение времени, как женщины Боттичелли и Тициана, прекрасные тела Микеланджело.

В пламени безрассудной страсти этой дивной пары умирает навеки средневековье.

Фердинанд и Изабелла вихрем ворвались в эпоху гнетущей тоски. Они из породы ангелов. В этом их сила. Красивые, неистовые, всегда готовые переступить последнюю черту. Существа без изъянов, излучающие сияние. Да, они на самом деле были ангелами, а не только казались. Не случайно римские историки, в основном церковные, хоть и сделали довольно, чтобы поблек блеск их славы, принуждены были описывать монаршую чету по канонам ангелологии.

Ни одна проблема морального порядка не могла заставить их свернуть с пути. «Мораль» — аргумент для сломленных, для жалких человеколюбцев, для слабых. Для тех, кто в жизни должен пробиваться и защищаться.

Фердинанд и Изабелла не были, конечно же, отягощены подобными нелепыми комплексами, им, впрочем, были чужды и прочие спасительские выверты[30].

Христофор поразмыслил над своим положением. Почувствовал себя жалким сиротой и спросил еще кувшин вина. Ровный, бессмысленный гомон таверны, по сути, ничем не отличался от полной тишины и не мешал погрузиться в думы. Колумб смаковал свою тоску. Затем неосторожно забрел в коридоры прошлого. Растравил душу, оплакивая несчастную судьбу. Словом, упивался тоской (много позднее людям с успехом будет помогать в этом танго).

Будто с высоты птичьего полета взглянул Христофор на минувшие двадцать лет. Он был мореходом, терпел кораблекрушения, обучился картографии, стал мужем богатой жены. Затем лишился супруги. И месяцы в море, долгие месяцы в море. Торговое пиратство. Порты, освещенные солнцем, и порты, затянутые холодным туманом.

Что успел он сделать? Почти ничего. А ведь он был тщеславен. И без лишней скромности считал себя потомком пророка Исайи.

Да, до сих пор — ничего. Один, без родины, перекати-поле, вдовец без наследства, нищий, обремененный единственной ношей — своим тайным знанием, которое, как оказалось, никому не нужно.

И все же, несмотря ни на что, он остался верен призванию искателя нового. Он накопил опыт. Окончательно убедился, что принадлежит к числу избранных, что ему предначертано исполнить Миссию.

Долгие годы собирал он факты. Отыскивал знаки, ловил намеки. Крал изъеденные молью карты в нижних ящиках комодов у вдов моряков, когда те засыпали, сомлев от греховной сладости.

Безжалостно хлестал по щекам матроса, которого море вынесло на берег в Мадейре. Тот умирал.

«Ну говори же, говори!» — «Мы видели два трупа: светло-медная кожа, черные прямые волосы. Видно, люди из земель Великого Хана. Чуть поодаль плавал их плот с навесом из пальмовых листьев, он двигался под совсем простым парусом — желтым, с лицом улыбающегося простодушного бога в цейтре (бог их похож на маски валенсийского праздника)».

Тут матрос испустил дух, и даже во имя науки нельзя было больше ничего от него добиться.

А в Роке, где-то на краю света, в Исландии, он жестоко избил какого-то викинга, требуя, чтобы тот объяснил с помощью двух дюжин латинских слов: как выглядел Винланд, куда попал гонимый пасторским рвением епископ Гнуппрон.

Христофор успел узнать, сколь тяжело, когда тебя переполняют знания, которым нет выхода. Так как же попасть к Ней?

Двадцать лет странствий и испытаний. Теперь он здесь: сидит в таверне и не знает, что делать дальше.

Как трудно ему было принять правила игры, установленные в мире! Пришлось поверить, что никак нельзя броситься бегом к королевскому шатру, вопя о своих открытиях. Тебя растерзают сторожевые псы.

Но ведь вместе с ним погибнут бесценные! знания: о раздвоении всего сущего, о воздушной и морской природе живого (ведь в книге Бытия говорится, что сначала были только воздух и вода; скорее даже, туман, то есть смешение того и другого). Все мы тайно остаемся рыбами или птицами! Человеческие волосы: разве не похожи они на остатки великолепного оперения, выродившегося без полетов? И человек не тоскует больше по полетам — он им, завидует.

Но самое главное из его тайных познаний — сведения о Рае Земном.

Нет, он не станет терять драгоценное время и описывать великие свои открытия. Как только окажется пред лицом монархов, сразу возьмет быка за рога: объяснит то, чему суждено сыграть огромную геополитическую (как тогда не выражались) роль. Объяснит, почему вопреки общему мнению Земля все-таки плоская. И можно доплыть до конца Моря-Океана, достичь последнего приподнятого края земли, удерживающего воду, словно в чане.

Колумб очень много беседовал с моряками и убедился: они боятся скатиться с палубы в пучину морскую, так как судно идет вперед по сферической поверхности Земли. На подошвах их нет липкой смолы, вода не может удержать, корабль, поэтому как только будет нарушен допустимый угол кривизны, свойственный — считали они, конечно ошибаясь, — нашей планете, их ждет падение в Звездную Пустоту.

Колумб же пришел к выводу и мог защитить его перед всеми учеными Саламанки: крошечный муравьишка ползет вокруг дыни и не падает вниз, так как липкие лапки помогают тщедушному тельцу удержаться в поединке с Отрицательной Силой (так называл ее Христофор), которая всякую вещь либо живое существо влечет в первозданный Хаос, во мглу или тишину. (Так считал и Анаксимандр.) Напротив того, человек рождается физически ущербным — и его ущербность прогрессирует, у него нет преимуществ, упрощающих жизнь насекомых. (А когда-то они были, об этом напоминает повышенная потливость ног — большая, чем в других частях тела.)