губит для того, чтобы нежданно-негаданно их место занял какой-нибудь баловень слепого счастья, выскочка, завоевавший себе силой оружия их владения и в то же время ненасытно прихвативший себе также и их духовные богатства. Таким выскочкой был тот, который выхватил из рук у Саманидов вместе с их государством и лучший перл этого государства, величайшего поэта Востока, Фирдоуси, и в глазах по крайней мере большинства людей считался полноправным собственником всего этого: сын турка Себуктегина, султан Махмуд из Газны.

Этот человек, почти полстолетия правивший судьбами восточного ислама, несомненно, отличался выдающимся умом. Он был военным героем, как редко кто в мире, и вполне заслуживал счастья, которое никогда почти не покидало его знамени, не только вследствие отважной храбрости и неутомимой деятельности. Но и вследствие столь же последовательной, направленной к одной известной цели, тонкой и лукавой политики, благодаря которой он всегда умел подойти с видом дружелюбной предупредительности к намеченной им жертве своего властолюбия, пока не наступал момент обеспечить себе добычу – путем ли мирных переговоров или же быстрым ударом меча, всегда бывшего у него наготове. Таков был образ действия его по отношению к государствам или государям, исповедующим ислам; с немагометанами же он вообще не церемонился, а именно над ними одержал он наиболее блистательные свои победы.

В первую минуту сказанное нами могло бы показаться странным ввиду состояния того полного разложения, в котором в конце IV в. находился мусульманский Восток, и того раздробления как персидских, так и арабских составных частей государства халифов, продолжавших тогда существовать лишь номинально. Но Махмуд одновременно и заканчивает тот период, который занимает нас в данный момент, потому что наносит смертельный удар национальному государственному строю в персидских землях, и вместе с тем открывает собой другую эпоху: ту, когда в Западной Азии появляются новые народности. Как когда-то история этих местностей была установлена на целых три века вторжением арабов с юго-запада, так, благодаря Махмуду и через него, подготовляется теперь обратное переселение народов с северо-востока, переселение, при котором сперва туркам и затем монголам предстояло наводнить все области от Гиндукуша до Средиземного моря.

Этому переселению подчинено также вмешательство в судьбы восточных провинций маленького, но воинственного народа афганцев, вследствие чего впервые были приобретены для ислама более значительные индийские области и здесь подготовилось столь же богатое последствиями, как и самостоятельное развитие.

Далеко не в первый раз турки играют роль в истории мусульманских народов: их губительное, в качестве преторианцев, влияние на упадок халифата нам даже слишком хорошо известно. Мы припомним, что прежние эмиры выступали не раз в качестве самостоятельных князей отделившихся от халифата провинций, особенно, например, в Египте. Но до сих пор речь шла лишь об определенном, хотя и довольно значительном числе лиц, которые в виде ли рабов или же по найму вступали на службу исламских повелителей. В последующие времена это уже скорее целые племена, даже нации, переброшенные сюда вследствие давления начинающихся народных переселений во внутренней Азии, племена, требующие себе земель, отказать им в которых слабеющее могущество персов и арабов уже не в силах. Султан Махмуд стоит в средоточии этих двух периодов: он сам был одним из тех турецких эмиров, которых в то время было множество почти во всех владениях ислама, – эмиров, находившихся здесь на службе по найму или же возвысившихся до положения военачальников отдельных частей войска. И сам же он под конец своего царствования был вынужден противопоставить, правда недолго продержавшийся, оплот против первых волн начавшегося переселения народов, хотя, с другой стороны, принимая в свои войска турецкие и афганские племена, он же и указал путь завоевательным наклонностям этих народов, как на западе, так и на востоке. Вот почему, собственно, сомнительно, куда, к какому периоду следует причислить его лично и недолго продержавшуюся его династию.

Мы оставили отца Махмуда, Себуктегина, повелителем Газны и ее окрестностей. Все это он фактически крепко держал в руках, с 366 по 377 г., находясь в главе турецкой конницы, которая, впрочем, за этот промежуток времени очень усилилась представителями воинственных племен тура и пушту, а также соседнего Седжестана. По имени колыбели их могущества – города Газны – новую династию принято называть Газневидами. Себуктегин простер отсюда власть свою и на Воет, на юго-западе, и делал победоносные набеги в Ламгане[41], не переставая при этом прикрываться именем Саманидов, имена которых он продолжал чеканить на денежных знаках и поминать в мечетях. Но кроме этой чисто обрядовой стороны он нимало не заботился о сюзерене в Бухаре. Подобно своим предшественникам, и Нух был человек образованный, доступный для всех духовных интересов, непохожий, однако, на предков тем, что часто пренебрегал государственными делами, и особенно тем, что потерял действительную власть над подчиненными ему эмирами.

Под конец его царствование представляет явные признаки глубоко проникшего разложения. Наместники, правившие его именем в Хорасане и в соседних областях, стремились при всяком удобном случае сделаться самостоятельными; если же им это не удавалось, то причиной тому было только то обстоятельство, что и они зависели от своих вице-эмиров, правивших отдельными округами или городами и, смотря по капризу, державших сторону либо двора в Бухаре, либо какого-нибудь мятежника. Все эти лица интриговали друг против друга и поддерживали отношения с двором в Бухаре, так же как и с Бундами в Рее. Всякий мало-мальски значительный эмир был окружен толпой личных приверженцев, с которыми он, при благоприятных обстоятельствах, нападал на конкурента и завоевывал земли, – при неудаче же бежал к Бундам или же к властителям Ирака, Седжестана или Хорезма, пока, в конце концов, все до того уже перепуталось и переплелось, что здесь и разобраться не было возможности. Везде было трудно ладить с войсками, особенно же когда денег оказывалось мало. Среди солдат было много турок и дейлемитов; также и хорасанцы были непостоянны и капризны. Рядом с регулярными войсками и в то время, как и теперь еще в Персии, особенно в Туркмении и Трансоксании, встречалось множество кочевников; некоторые из них арабского, большинство же турецкого происхождения. Из числа их наиболее опасным считалось турецкое племя тузов, которое населяло степи вокруг Бухары и Самарканда и которое, вследствие упадка правительственной энергии, стало уже проявлять угрожающие признаки беспокойства. Вместе с тем по ту сторону северной границы уже довольно давно образовалось могучее турецкое государство, простиравшееся с той стороны Кашгара до Аральского озера. Ханы[42] этого государства, хотя отношения их к Саманидам были пока вполне миролюбивы, все-таки начали бросать алчные взгляды через Яксарт. Двое из этих неподчиненных эмиров и дали толчок всем последующим