кувыркнутся. Были бы сами по себе, тут бы им и смерть лютая приключилась, а так перевернем, и порядок.

– Помочь-то не надо? – без особого желания предложил китежанин, оценивая как нарочно высунувшуюся из травы третью тварь. Черепашья красотка ничем не отличалась от оспаривавших ее любовь драчунов, разве что была чуть поменьше. – И как ты их различаешь… В смысле, кто у них парень, кто девка?

– Да запросто! У парней и хвост толще, и когти длиннее, и вмятина в пластроне… в панцире брюшном, чтоб с девкой управляться удобней было. Не ошибешься. Еще посмотришь или дальше пойдем?

– Если разнимать не надо, давай дальше.

– Без нас разнимут, но шею я кому-нибудь намылю! Ведь говорил же… Ну, куда сейчас? Зденкиных птиц лучше на восходе глядеть, Мальчика ты видал… Давай-ка я тебе главное наше диво покажу. Такое если где и есть еще, так у самого царя Салтана, и то вряд ли. Гирифтен! Слыхивал?

А, так вот кого несведущий в названиях Боро обозвал «гирихтуном». Вояке простительно.

– Про гирифтенов читывал. Вроде золото любят, хотят его себе для гнезда заполучить, потому и пещеры золотые вместе с фригалами, всадниками своими, охраняют.

– Есть такое, но нашего мы от золота отучили.

– А разве так можно?

– Можно, если сам такой. Филимону-обаяннику до золота дела нет, он живое любит, вот и сумел. Если б он еще поменьше в кружку глядел!.. В дороге-то особо не разгуляешься, а в городах харчевни с винищем на каждом углу. Хотя нет худа без добра… Будь с Филимоном все в порядке, не пошел бы он с таким даром к простому зверинщику, а другой с Малышом бы не управился.

– Надо же! – совершенно искренне подивился Алеша, – а в книгах пишут, что гирифтены без пары не живут, двое их всегда: всадник-фригал и гирифтен, птицезмей когтистый. Один гибнет, и второму тоже конец.

– Оно и так, и не так, – Слобо самодовольно погладил усы, точно и не собирался только что на колени бухаться. – Бывает, хоть и редко, что добытчики привозят гирифтеновы яйца, еще реже из них птенец вылупляется, а вот вырастить его, почитай, никому не удается. А Филимон сумел! Сейчас сам увидишь.

Драгоценный гирифтен путешествовал в крытой повозке, но на привалах его выводили подышать и размяться, вывели и сейчас. Здоровенная, с хорошего тяжеловоза, страшная и при этом потрясающе красивая тварь смирно сидела на траве возле корыта с водой и таращилась на оседлавшего пустой бочонок красноносого обаянника.

Из всех виденных Алешей чуд и чудищ гирифтен по прозвищу Малыш больше всего напоминал пещерного василиска, но при этом был крупнее и не казался ни отвратительным, ни смертоносным, хотя подходить к такому близко богатырь бы не посоветовал никому. Конники шутят, что у лошадей перед кусается, а зад лягается; гирифтен был опасен еще и с боков, поскольку обладал крыльями. В том, что они могут поднять эдакую тушу, Алеша был отнюдь не уверен, а вот перебить хребет какому-нибудь раззяве запросто. Впрочем, сзади было еще хуже – мощный, постепенно сужающийся хвост ближе к концу украшали костяные лезвия, больше всего похожие на брюшные рыбьи плавники. Рубанет такими со всей силы – руку-ногу точно посечет, а то и пополам перерубит.

– Фригалы-наездники на шею садятся? – определил единственное подходящее место китежанин. – У самого основания?

– Куда ж еще? – удивился Слобо. – Филимон, разверни-ка Малыша к нам передом. И чтоб встопорщился.

Красноносый обаянник кивнул, снял с шеи одну из многочисленных висящих там свистулек и поднес к губам, однако никаких звуков не раздалось. Зато гирифтен словно бы приосанился, взмахнул оказавшимися разной длины крыльями и начал неспешно, как ладья на большой воде, разворачиваться на мощных лапах. Показалось брюхо, покрытое мелкой мерцающей чешуей, на боках переходящей в золотистые, словно львиная шерсть, перышки. Длинная, хоть и не чрезмерно, шея вытянулась, большой со светлым кончиком не птичий и не черепаший клюв приоткрылся, позволяя видеть прихотливо изрезанную костяную полосу. Казалось, в пасти бесценного зверя зубцами друг к другу вставлено два королевских венца.

– Ушки! Ушки-то каковы! – горячо шептал зверинщик, указывая на украшавшие голову зверя длинные изумрудные перья, как раз вставшие торчмя. Такие же, только покороче, росли и на шее, образуя нечто вроде короткой, постепенно сходящей на нет гривы.

– Ушки знатные, – согласился Алеша. – Любой филин обзавидуется, а с крылом-то у него что? Сломано?

– Родился таким. Может, яйцо порченое было, потому из гнезда и выкинули, а добытчики подобрали. Ничего. Если что с самого рождения не так, то оно уже так. В детстве кошка у меня была, трехлапка, видел бы ты, как она мышей ловила!

– Тут мышами не обойдешься, – китежанин попробовал поймать изумрудный, под стать «ушкам», взгляд калеки – не вышло, гирифтен глядел куда-то ввысь, – тут овец с козами подавай.

– Да все он ест, хоть траву, хоть рыбу. Курочку-другую при случае проглотит, молочко любит, яблочки. Кашу варим, репу парим… Главное не перекормить, двигаться вволю-то он не может.

– Из-за крыла?

– Сейчас из-за крыла, только, будь все в порядке, пришлось бы либо крылья подрезать, либо на привязи держать, а это и собаке вредно. Разве что Филимон что-нибудь придумал бы. Эй, друже, что бы ты делал, если б у Малыша оба крыла в порядке были?

– Не знаю, – обаянник вернул свою свистульку на место и взял другую. – Да и зачем об этом думать? Он живет с одним плохим крылом, но не понимает этого. Он счастлив, только хочет свежей рыбы, а ее нет. Я попросил подождать и обещал молока.

Человеческую речь гирифтен вряд ли понимал, так что калечное крыло он расправил по чистой случайности. Медью блеснули поймавшие отблески заходящего солнца перья, легонько прошелестело…

«Тут я, на берегу за дальними возами, – малость не ко времени напомнил о себе Буланко. – На опушке три больших урода пасутся, в ручье мелкие плещутся. ЕЕ нет. Куда бежать?»

За излишнюю торопливость Алеша себя ругал частенько. Ругал, давал зарок впредь быть умнее и опять спешил. Ну вот зачем было звать Буланко прежде времени?! Теперь размечтавшийся жеребец, чего доброго, отправится искать единорожицу в одиночку, а волшебные кобылицы с чужаками ладят редко.

– Жди, сейчас подойдем, – шепнул в кулак Алеша, сдавленно, для прикрытия кашлянул и окликнул зверинщика. – Стемнеет скоро, а мне на единорожицу глянуть охота.

– На лугу она, – зверинщик все еще любовался своим гирифтеном, – никуда не денется. Сейчас мы с Филимоном тебе Огнегора нашего покажем, обезьяна лесного.

– Так и он никуда не денется, – отшутился Охотник, – на обратном пути и посмотрим.

– Не получится, – Филимон аж свистульку