— Зовут меня Михаилом Михайловичем, — отрекомендовался сельский интеллигент. Подумав, добавил. — А я всего понемножку. Журналист, охотник, агроном. Ну, еще литератор. Ездил в Петроград по делам.

— Владимир Иванович, — приподнялся я со своего места, но руки попутчику протягивать не стал. Во-первых, он старше, а во-вторых в кулаке зажата щербатая железнодорожная вилка, которой терзал котлету. В парижском ресторане за такую повара бы кастрировали, но по здешним меркам сойдет. — Верно, дела касаются издания книги? — догадался я. — Поздравляю.

Догадаться было не сложно. С введением новой экономической политики в России расплодилось огромное количество журналов, газет и книжных издательств. Пожалуй, не меньше, нежели в моей России девяностых годов, а то и больше.

Михаил Михайлович с серьезным видом постучал костяшками пальцев по деревянной столешнице:

— Тьфу-тьфу, чтобы не сглазить… Дело новое, издатель молодой, а мне из Дорогобужа до Петрограда, с пересадками, денег на дорогу не напасешься.

— Из Дорогобужа? — переспросил я, прикидывая, а где такой город? Вроде бы, в Смоленской губернии.

— Из Дорогобужа, — подтвердил писатель. — А от уездного городка еще сорок верст до деревни добираться. Ладно, если кто из крестьян на воз возьмет, а пешком идти — два дня.

— Далековато, — посочувствовал я.

— Справедливости ради скажу, что в Москве у меня имеется комнатка в Доме творчества. Только она сырая и темная, и я в ней живу лишь тогда, когда приезжаю в столицу по делам.

Где в Москве Дом Творчества я не знал, но если человек имеет собственную комнатку в столице, то живется ему не так и плохо. И входит товарищ писатель если не в первую десятку современных литераторов, то в первую сотню.

— А ваши дела — выбивать из издателей гонорары? — поинтересовался я ради приличия, хотя и так знал, что издатели в двадцатые годы не любили платить авторам, стараясь оттягивать сроки выплат. Впрочем, когда это издатели вовремя платили?

Мой собеседник только вздохнул, зато начало разговора было положено.

— Давно хочу спросить кого-нибудь из нынешних начальников… Вы же меня за мои вопросы в чека не потащите? — пытливо заглянул мне в глаза Михаил Михайлович.

— Да как сказать… — повел я плечом и честно ответил. — Если вы зададите вопрос — нужно ли свергать Советскую власть, или где взять адскую машинку, чтобы взорвать Московский губком партии большевиков, то потащу.

— Нет, власть я свергать не призову, — усмехнулся сосед. — С оружием я больше по зайцам да тетеревам ходок. Мне, знаете ли, не с кем поговорить о наболевшем.

— Боитесь?

— Боюсь, — не стал спорить Михаил Михайлович. — Время такое, что даже с соседом опасно заговаривать. А со случайным попутчиком в вагоне разговаривают более откровенно, нежели с близким другом. А вы — случайный попутчик и, судя по вашему виду — человек порядочный.

— Спасибо за комплимент, — буркнул я, раздумывая — стоит ли говорить человеку, выглядевшему старше меня раза в два, что внешность бывает обманчива? Не стал. Дядька умный, жизнью битый, сам знает.

— Вот, скажите мне, почему они нас так не любят? — спросил литератор, вгрызаясь в бутерброд. Поймав мой удивленный взгляд, уточнил. — Крестьяне не любят.

— А с чего вы взяли? — спросил я, хотя и догадывался, за что русские крестьяне не любят интеллигенцию.

— У меня есть имение в Елецком уезде. Вернее — было, — уточнил мой собеседник. — Впрочем, это не дворянское имение — предки мои из купцов, а клочок земли, десятин в двадцать, где у меня разбит яблоневый сад, немного пашни и дом, что я выстроил на собственные гонорары накануне переворота.

— О, значит вы были преуспевающим писателем, — с одобрением заметил я, пытаясь понять — с кем же я имею дело? Как на грех, ни одного автора с именем Михаил Михайлович вспомнить не мог, а спрашивать фамилию было неловко.

— Писателем я был средней руки, до Розанова или Ремезова, не говоря уже об Антоне Павловиче или Алексее Максимовиче мне далеко, но печатался исправно, деньги водились, — с горделивой небрежностью ответил литератор. — Но у меня и потребностей меньше. На бегах не играл, любовниц не содержал, да имений в Ялте не покупал. Как я уже говорил, был у меня сад, и дом в Орловской губернии. Я никого не эксплуатировал, сам пахал. Но грянуло лето семнадцатого, мальчишки начали пасти лошадей на моих клеверах, мужики повалили рубить мой лес, а бабы просто заходили во двор, и воровали дрова. Самогон-то в каждом дворе гонят, а где дрова взять?

— Получается, не такой и клочок, если у вас и собственный лес был, и луга с клевером, — перебил я писателя.

— Луга и лес не только мои, но и братьев, — отмахнулся писатель. — А лично у меня только двадцать десятин земли.

В Череповецкой губернии, из-за неплодородной земли, двадцать десятин это и вправду немного, но в Орловской, с ее черноземом, это круто.

Некоторое время мы молчали, прислушиваясь к стуку вагонных колес, к громким голосам соседей и перестуку ложек о металлические тарелки. Вроде, никто нас не слушает, но рисковать мне не хотелось. Кто знает, не подсадили ли ко не питерские коллеги наседку? Я бы подсадил. Поинтересовался у писателя:

— Михаил Михайлович, вы в общем вагоне едете?

— Так в каком же еще? За плацкарт платить нужно в два раза больше, а какой смысл, если всего одна ночь да два дня?

— Пойдемте ко мне, — пригласил я литератора, а он не стал отказываться.

Когда мы выходили из вагона-ресторана, со своего места сразу же вскочил человек, не доевший свой винегрет. Ага…

Мы прошли в купе, я кивнул писателю — мол, обустраивайтесь, а сам занял место у двери. Насторожившись, принялся вслушиваться в легкий шум за стенкой, напоминавший шуршание мыши.

— Михаил Михайлович, скажите что-нибудь, — попросил я соседа. Видя, что он не понимает, слегка повысил голос: — Да любую ерунду говорите.

Писатель недоуменно пожал плечами, откашлялся, а потом начал:

— На весеннюю дорогу днем слетаются кормиться все весенние птицы; ночью, чтобы не вязнуть до ушей в зернистом снегу, по той же дороге проходят и звери. И долго еще по рыжей дороге, по навозу, предохраняющему лед от таяния, будет ездить человек на санях.

Кивнув — мол, молодец, продолжайте в том же духе, я тихонько открыл дверь, вышел в коридор и рывков раскрыл дверцу соседнего купе.

Картина, открывшаяся взору, меня не особо удивила. Двое граждан в полувоенной одежде. Первый сидел за столиком, и увлеченно потрошил вяленую рыбку, запивая пивом, а второй,