Осень 2001 года стала идеальным временем для лондонцев, лелеявших притягательную мечту о «возвращении к земле». Сейчас переехать в деревню и разочароваться – обычное дело, но тогда телевидение наводнили передачи о том, что для полного счастья жителям города нужно лишь перебраться на огромную ферму километрах в семидесяти от Лондона, и тогда им не придется работать, стоять в пробках или натыкаться на вездесущий магазин носков «Сок шоп».

Нас сподвигли к переезду вовсе не эти передачи, однако они некоторым образом поддерживали наше решение – к тому же там всегда показывали довольного кота, спящего на кровати в деревенском доме. Когда октябрьским вечером того года мы стояли у бара, где отмечали нашу свадьбу, все друзья, как один, говорили, что после терактов в Нью-Йорке Лондон им кажется небезопасным местом и что вскоре они вслед за нами переедут в деревню. Конечно, в нас говорил алкоголь и шок от недавних событий, но нам все равно нравилась эта идея – начать новую жизнь, возглавив команду для освоения местности и исследования территории за пределами привычной жизни, куда затем за нами последуют остальные. Кто-то просил забить местечко в местном пабе, другие же смотрели на нас как на первопроходцев девятнадцатого века, отправляющихся в Монтану, чтобы разбить лагерь среди недалеких туземцев и ковбоев. «Вы такие смелые», – говорили нам.

Смелые? Да, если вас оценивает какой-нибудь слабак из среднего класса. Мы не собирались ни бросить все материальные блага и удариться в движение Раджниша, ни заняться фермерством и выпускать собственный йогурт, ни восстанавливать заброшенный монастырь. Мы даже не решились завести козу. Мы просто хотели переехать в небольшой, слегка запущенный дом в недорогом районе Норфолка, чтобы растить кошек, писать про них книги (как планировал я) и продавать кое-какие старинные вещицы через Интернет (как планировала Ди), а если получится, в свободное время играть в гольф и ездить верхом.

Ведь нам обоим это не в новинку, верно? И я, и Ди росли в деревне. Только жить в сельской местности в детстве с родителями – это одно, а поселиться в деревушке в своем первом собственном доме, когда тебе за двадцать, а вокруг на сто километров нет ни родственников, ни друзей, – совсем другое. Пусть я прожил в Лондоне чуть меньше трех лет, но именно в этом городе формировались мои социальные привычки, так что к особому ритму жизни Норфолка еще предстояло привыкнуть. Обычно я по-быстрому отправлял письма в паре сотен метров от станции Оксфорд-серкус; в деревне все по-другому: заходишь и минут десять слушаешь разговор двух посетителей почты. Как тут не выйти из себя?

– Порядок, Джон?

– Порядок, Мик.

– Порядок, вот и хорошо.

– Еще бы, зануда, еще бы. Сам-то как?

– А, да неплохо, неплохо.

Долгая пауза. Лицо второго настолько сосредоточенно, будто он решает олимпиаду по математике.

– Неплохо, говоришь? Вот и правильно. Отличная работенка.

– Еще бы, еще бы.

– Нормально сейчас с деньгами?

– Да неплохо, неплохо, подрабатываю у муженька сестры.

Второй, прищурившись, глядит вдаль с таким видом, будто там его машину вскрывает белка в цилиндре.

– Хм-м. Ну, иногда приходится, да?

– И не говори, дружище.

– Тише едешь, дальше будешь.

Долгое молчание.

– Тише едешь, дальше будешь. Верно сказано, дружище.

Снова молчание, потом, оба хмыкают и что-то мямлят.

– Ладно, Мик, пора уже. Выше нос, зануда.

– Ага, и ты тоже, дружище. Береги себя, зануда.

– Да-да, ты уж меня знаешь. Так и надо.

– Ха, и не говори, Джон.

Когда в тот день до нас с Ди наконец дошла очередь и моя жена подала работнику почты шесть безупречно упакованных посылок разных размеров для пересылки по стране, тот взглянул так, будто это шесть кусков пиццы без упаковки и без адреса, которые надо лично доставить в Бронкс.

– У Мюрреев домик купили? – спросил работник и с силой потряс коробку, в которой лежала люстра 1930-х годов – Ди отправляла ее покупателю в Лафборо.

– Да, это мы! – с улыбкой отозвались мы с Ди.

– С кошками которые? – Мы снова подтвердили. – Долго они продать не могли.

Мы убеждали себя, что самое главное – не пугаться. Я провел детство в жутких деревушках на севере Ноттингема, и меня не замуровали в огромном языческом храме и не порезали на хот-дог для благотворительного вечера. Да и мы не герои триллеров про враждебных соседей вроде «Соломенных псов» или «Плетеного человека». Стереотип угрюмого и слегка пугающего почтальона сотни раз использовался в фильмах ужасов и высмеивался в комедийных скетчах, но вряд ли работнику нашей почты было до этого дело. Такова английская жизнь: тихая и изолированная. И, так уж и быть, немного зловещая. Хоть нас и беспокоило, что слухи о нашей семье так быстро распространились по деревушке, вскоре мы узнали, что «которые с кошками» – это еще не худший ярлык, который может к вам приклеиться.

Мы познакомились с нашим ближайшим соседом Бобом Поттером через две-три недели после переезда: он зашел, чтобы поприветствовать нас от лица всех жителей. Бобу было далеко за шестьдесят, и выглядел он одновременно по-деловому и по-доброму. Профессия отпечаталась у него на лице: Боб – бывший директор школы, однако все намеки на сердитый нрав исчезли, как только по дороге на кухню к нему бодро подбежал Шипли.

– А, кошки, – сказал Боб, понимая, что Шипли подставляет ему спинку для поглаживания. – Люблю их, очень люблю. Хорошие животные, в них не жалко вкладывать душу. Если куда уедете, мы с Розмари можем кормить их – просто предупредите.

Всегда здорово, когда гостей встречает посол от кошачьего семейства. Эта роль раньше, а в какой-то мере и на тот момент, доставалась Джанету, но с тех пор как Шипли уверенно вбежал в квартиру в Блэкхит и обнюхал зад старшего черного кота, подражание сводному брату стало его постоянным увлечением. Прямо как малыш Скрэппи в мультике повторял все за дядюшкой Скуби-Ду, Шипли, в связи с проявившимся у него стадным чувством, повторял за всеми, включая неродную бабушку Ди и жутко загорелого парня, который чистил у нас сточные трубы. По крайней мере, я надеюсь, что это был загар.

– Какой ты дружелюбный, – сказал Боб, поглаживая довольного Шипли. – С этим я еще не встречался, а вот парочку других, похоже, видел. Один черный короткошерстный, немного крупнее, и маленькая полосатая. Они приходят, усаживаются на наше кухонное окно и смотрят внутрь. Черный вскоре убегает, а полосатая не отводит взгляда от нашего Лютика, младшего из троих. Так сильно прижимается носом к стеклу, что остается грязный след.

* * *

Мы узнавали Боба все ближе, и он продолжал докладывать нам о тайной жизни наших кошек – неудивительно, что в основном в его рассказах фигурировали Медведь и Пруденс. С переездом в Брантон Медведь стал особенно несговорчив: большую часть времени он проводил в тайном убежище за шкафом в гостиной, где обнаружилась дыра между потолком и половицами спальни наверху, и лишь изредка скребся и что-то бурчал. Тем не менее я знал, что Медведь вовсе не узколоб, что со временем он обязательно исследует окрестности.