Потом такие же дары начали сыпаться и из Клариного рога изобилия, когда она ситуацию распознала. И ей тоже Кира благодарна была. Потому что рука, если исходить из этого выражения, «набивалась» все больше и больше – только уставала сильно. Иногда и до десяти часов приходилось на работе засиживаться, как бедной Золушке в хлопотах по хозяйству. Но она не роптала. И похвал да благодарностей не ждала. Никаких. Даже и материальных. Хоть и поругивал ее за это Кирилл. Говорил – хоть процент с них бери за сделанную работу… Кира от него отмахивалась – какой такой процент! Когда это, мол, яйца с курицы процент брали…

Хотя Петечка, надо отдать ему должное, на словесные благодарности не скупился. И даже вслух их проговаривал при всем честном народе. И не то чтобы ей напрямую проговаривал, а так, обиняком, обращаясь к кому-нибудь со своим мнением, будто ее здесь и не было. Поднимал голову от написанной Кирой бумаги и говорил, например, Кларе: «Будет, будет из девчонки толк! Вижу, что будет!

Скоро на хвост наступит и оторвет!» Клара понимающе качала головой, косо посматривала в сторону Киры и проговаривала в ответ: «Да уж… Вот молодежь пошла – прямо в затылок дышит. Не девчонка, а выскочка натуральная! Вот попомните мое слово – так однажды прыгнет, что и не догонишь уже…» И Алексей Степанович согласно кивал из своего угла – правильно, мол, все говорите, и я того же мнения о девчонке…

Кире было приятно. Получалось, вроде как ругали они ее, но, черт возьми, так приятно да изысканно ругали! Кира улыбалась весело сама про себя, чуть краснела и старательно делала вид, что она к этому диалогу ну совсем даже не прислушивается…

А вот Кирилла никто не ругал. И не хвалил. Не случилось у него такой счастливой обоймы. Сидел целыми днями, спрятавшись за экраном компьютера, гонял разные игрушки, чтоб время убить. Иногда, правда, и в его присутствии польза была. Отчего-то случилось так, что все адвокаты безлошадными оказались, не имеющими своего личного транспорта. У Петечки было какое-то сложное глазное заболевание с труднопроизносимым названием, поставившее крест на его водительской карьере, а Кларе, как она сама говорила, «Богом не дано». Попав в третью аварию кряду, с мыслью сесть за руль и научиться этому полезному ремеслу она рассталась из соображений личной безопасности. Не дано, значит, не дано. И нечего судьбу искушать. И у Алексея Степановича тоже машины не было. Вот и обращались они к Кириллу по очереди, состроив просительно-умоляющие лица: «Выручи, Кирюш! Зашиваюсь! Опаздываю!» Кирилл выручал, конечно. Хотя Сергею Петровичу это и не нравилось. Но сердился он больше не на Кирилла, а на безлошадных адвокатов. Да и действительно – не для того он сына сюда привел, чтоб его в качестве водилы использовали. Он же учиться его сюда привел, стажироваться, руку набивать…

И сам Кирилл этим обстоятельством весьма недоволен был. Отвозя вечерами Киру домой, возмущался сердито:

– Что я, виноват, что они мне никаких заданий не дают? Может, я бы тоже хорошо все делал! И не хуже тебя…

– А ты не жди, когда дадут. Сам предлагайся. Изъявляй, так сказать, готовность, – наставляла его Кира. – А то сидишь за своим компьютером с таким видом, будто посылаешь всех подальше. Вот и результат…

– Ой, да ладно! Кто я им, мальчик, что ли? Еще глаза выпучивать буду, готовность выражая…

– Да, Кирилл, мальчик. Для них, профессионалов, ты именно мальчик. А чтоб мужчиной стать, не грех и глаза иногда повыпучивать.

– Значит, я не мужчина, по-твоему? – томно-игриво взглядывал он на нее, кокетливо поводя плечами.

– Ой, да мужчина, мужчина… Я ж о другом, как ты сам понимаешь!

– Ну а я все об этом, как ты тоже сама понимаешь… Ты не в курсе, мама твоя сегодня на даче заночует? Я так по тебе соскучился, адвокатка ты моя сильно толковая… Можно, я останусь, Кир?

– Не знаю. Видишь, дождь собирается – она и приехать может. Чего ей там в дождь делать?

– А может, не приедет?

– А если приедет?

Игривый этот диалог они вели в последний месяц с упорной постоянностью, с того самого дня, как Елена Андреевна после школьных и сильно нервных июньских экзаменов ушла в свой долгий педагогический отпуск и отбыла на дачу к подруге Люсе. То есть не на постоянное отпускное место жительства отбыла, а вольными туда набегами. Моталась туда-сюда на электричке, как ей вздумается. Одно было хорошо, что последняя электричка из тех краев прибывала в город где-то в районе двенадцати, стало быть, после половины первого наступала хоть и шаткая, но все же гарантия, что не зашуршат ее ключи в замочной скважине в самый интересный момент… И не то чтобы они Кириной мамы боялись. Вовсе нет. Наверное, просто в игру, нечаянно ими же самими придуманную, слишком уж старательно заигрались. И самым интересным моментом в этой игре было оно, его величество ожидание – приедет, не приедет мама сегодня… Особенно увлекся этой игрой Кирилл. А Кира так – подсмеивалась над ним только. Ну и старалась подыграть, конечно. Жалко, что ли? Она ж не ханжа какая-нибудь, она нормальная современная девчонка…

Да и вообще секс с Кириллом как компонент отвергнутого мамой триединства ее вполне устраивал. И «замуж» тоже был не за горизонтом. Вот с любовью была совсем не ясна ситуация, но не безнадежно же! Ее что, глазами, что ль, увидеть можно, эту любовь? Это прыщ, на лбу вскочивший, утром в зеркале сразу в глаза бросается, а любовь… Как ее увидишь-то? А может, она и есть, просто никак не проявляется пока? А может, она вообще никогда не проявится и не прочувствуется?

Когда-то давно, в седьмом или восьмом классе, она уже точно и не помнит, ввели им в школьную программу новый предмет – уроки православия он назывался. Потом, правда, как ввели его, так быстренько и вывели, так и не указав юным душам дороги к храму. Она тогда, будучи девочкой рассудительной, посчитала, что и правильно его вывели. Что дорога к храму у каждого своя должна быть, собственная, и никто на нее не может указать перстом учительским. Даже самым что ни на есть авторитетным. Естественно, и она для себя на этих уроках свою дорогу к храму не определила. Просто однажды вслушалась внимательно в то, что с пафосом прочитала, сидя за своим столом, молоденькая и симпатичная историчка Галина Александровна. А читала она им тогда послание апостола Павла к коринфянам…

… Любовь долго терпит, милосердствует,

любовь не завидует,

любовь не превозносится, не гордится,

любовь не бесчинствует,

не ищет своего, не раздражается,

не мыслит зла,

не радуется неправде, а сорадуется истине;

любовь все покрывает, всему верит,

всего надеется, все переносит…

Отчего-то очень понравилось ей это послание апостола Павла к коринфянам. Так понравилось, что переписала она его к себе в тетрадочку и выучила дома наизусть. И долго повторяла потом внутри себя с удовольствием. Просто так, как повторяют люди внутри себя понравившиеся им стихи. А потом поняла – вовсе не просто так она это внутри себя повторяет. Видимо, там, у нее внутри, живет какая-то другая Кира Воротынцева, которой это послание очень пришлось кстати. Даже необходимым сделалось, как воздух. Может, она, живущая у нее внутри Кира Воротынцева, тоже коринфянкой была? И знает о любви что-то такое, о чем она, земная и прагматичная Кира Воротынцева, даже и не догадывается? Просто повторяет красиво звучащие музыкой слова, и даже понимает их, и сочувствует, да только пристроить ни к кому не умеет? Вот не умеет, и все! И даже к Кириллу не умеет. Хотя и все у нее с ним хорошо. Замечательно даже. И даже сомневаться в этом грех. Потому что вот ночь. Вот луна. Вот Кирилл рядом спит, утомившись их молодыми утехами. А только отчего-то жутко поплакать хочется. Дурное какое-то желание – выйти на балкон и поплакать на луну. Может, это у нее нервное?