А может, это у всех так, просто скрывают? Может, надо воды попить и все пройдет?

И она вставала, и шла голышом на кухню, и пила минералку из холодильника, и выходила на балкон, и смотрела на круглую желтую луну, и вслушивалась в ночные шорохи спящего города. И уговаривала себя в сотый уже раз, что все у нее хорошо, все по намеченному плану, и даже терний особенных никаких нет на светлом пути к звездам и счастью, и никакая таинственно-вредная коринфянка у нее внутри не живет – все это детские грезы-фантазии…

К середине июля погода испортилась. Резко и сразу, как это и бывает после сильной жары. Небо заволокло глухими серо-синими облаками, и после первого же дождя город вздохнул вольно и свободно, окунувшись с головой в спасительную прохладную влагу, потом отряхнулся, потом заскучал, потом совсем замерз, потом затрепетал уныло мокрыми листьями тополей, просясь обратно к солнышку. Так и жизнь наша устроена – не ценим, когда нам относительно хорошо. Все ворчим чего-то, ждем спасительной прохлады, не думая о том, что прохлада эта имеет свойство переходить в долгую и унылую промозглость, которой конца и краю не видно…

Тут же вернулась с дачи мама, ходила по квартире целый день, маясь отпускным бездельем и не зная, куда себя приткнуть. Походив так три дня кряду, уехала обратно, заявив, что на даче можно хоть баню истопить, а дома совсем уж скучно и холодно и не с кем словом перемолвиться – Кира ж целый день на работе торчит… Так и моталась туда-сюда как неприкаянная. Хорошо, хоть ягоды на кустах да на грядках созрели и пора было варенья всякие варить на зиму – все заделье заботливое. Последние три дня, к примеру, и носа она дома не показывала. А тут вдруг позвонила Кире на работу – та даже не сразу ее голос в трубке узнала…

– Кира! Я тебе сейчас скажу – только ты не волнуйся, ладно? Кирочка, твоя бабушка умерла… Ну, папина мама, Софья Михайловна. Я только домой вошла – звонок…

– А кто звонил, мам? Отец? – с трудом переведя от грустной новости дыхание, тихо спросила Кира.

– Нет, не отец. Женщина какая-то незнакомая. Говорит, похороны завтра… Я для тебя записала на бумажке, куда надо подойти попрощаться. Они, по-моему, ее кремировать собрались…

– А ты, мам? Ты что, не пойдешь?

– Я?! Нет!

Материнское «нет» прозвучало почти криком – таким звонким, отчаянным и решительным криком души, что Кире даже не по себе сделалось. Неловко, неуютно и холодно. И даже страшно немного. Все было в этом «нет» – и яростная, так и не прошедшая с годами обида на свекровь, и своя женская неустроенность, и вызов, и плач, и обвинение бросившему ее когда-то и так и не прощенному мужу… Да, все там было. Оно, может, и понятно, только не к месту. Ну не можешь и не ходи. Зачем так бурно свои эмоции выражать? Она даже оглянулась испуганно, втянув голову в плечи, не слышал ли кто…

Никто и не слышал конечно же. Петечка тихо беседовал за своим столом с очередным клиентом, сложив одну пухлую ручку на другую, Клара Борисовна сердито размешивала сахар в большой чашке кофе, рассеянно глядя в экран компьютера, и только Кирилл тревожно высунулся из-за своего монитора, глянул на нее заинтересованно и даже брови поднял, будто спрашивая: кто там тебе звонит? Может, случилось что? Потом поднялся из-за стола, подошел, встал рядом, уперев руки в поясницу и демонстрируя лицом свою к ней причастность и заботу.

– Хорошо, мам. Я сейчас поеду туда. Спасибо, что позвонила. Все, пока, мам…

– Погоди, Кира! Погоди… Зачем тебе туда ехать? Похороны завтра только, вот завтра и поедешь… Зачем сегодня-то?

– Ну, помочь же надо, наверное…

– Кому помочь? Софье Михайловне уже не поможешь. А отец твой пусть сам разбирается. Нечего ему помогать. Он нам с тобой ничем не помог, когда мы…

– Мама, все! Хватит! – испуганно взглянув на Кирилла и дернувшись от него вместе с трубкой, быстро проговорила Кира. – До вечера, мама…

– Кира… У тебя что-то случилось, да? – заботливо сунулся к ней Кирилл, как только она положила трубку. – На тебе прямо лица нет… Воды принести?

– Нет. Не надо. У меня бабушка умерла, Кирилл. Я… Я поеду туда прямо сейчас… Отпрашиваться не буду, ладно? Сергей Петрович придет, ты объясни ему…

– Так давай я с тобой поеду! Чего ты одна…

– Нет! – резко развернулась к нему Кира.

Видимо, ее «нет» тоже прозвучало слишком уж отчаянно. И тоже, наверное, не к месту. Кирилл дернулся удивленно, Петечка застрял на полуслове, подняв на нее недовольные глаза, и чайная ложка выпала из рук Клары Борисовны, полетела со звоном на пол. Опомнившись, Кира улыбнулась виновато, пожала плечами, провела дрожащей ладошкой по щеке. Потом протянула руку к Кириллу, дотронулась до его плеча, проговорила тихо:

– Спасибо, Кирюша, но правда – не надо. Я сама. Мне… Мне так лучше будет…

– Хорошо, хорошо… – торопливо закивал Кирилл. – Как скажешь. Конечно. Я же как лучше хотел… Давай я тебя отвезу хотя бы!

– Нет. Не надо. Это недалеко. Это здесь, через два квартала всего. Я сама… Пешком пройдусь…

Схватив сумку, она быстро прошла к двери и столкнулась нос к носу с входящим адвокатом Линьковым. Дернулась, извинилась, неловко перебросила сумку на другое плечо и быстро пошла по коридору к выходу.

– Кира, что с тобой? Ты куда? – крикнул он ей вслед озабоченно.

– Я… Мне надо… Вам Кирилл все расскажет… – на ходу пробормотала она не останавливаясь.

На улице шел дождь. Мелкий, занудный, противный. Зонтик ее конечно же остался висеть на спинке стула. Возвращаться не хотелось. И ветровка осталась висеть в шкафу на плечиках. Поежившись, Кира обхватила плечи руками, быстро пошла в сторону старого города, где жила бабушка Софья Михайловна. Это и впрямь было недалеко – пересечь бульвар, пройти по небольшой площади, потом спуститься по улице, повернуть направо…

Она хорошо помнила эти места. И даже любила их по-своему. Они были оттуда, из ее счастливого детства. Старые приземистые дома сталинской постройки, улицы с тополиными толстыми стволами и летним буйством их нагло-неприхотливой зелени, тихие дворы со скрипучими качелями и облезлыми скамейками, заросшие травой и кустами сирени. В одном из таких домов жила бабушка Соня, Софья Михайловна, папина мама. Они приезжали к ней каждое воскресенье, все вместе – мама, папа и она, маленькая Кира. Шли по этим улицам с автобусной остановки, держа ее, маленькую, за руки. А потом она подросла, и ее уже не держали. Она была шустрой девочкой, все норовила вперед убежать, и они, папа с мамой, кричали ей дружным сердитым хором про машины, про дорогу, про осторожность…

А потом был обед у бабушки Сони. Каждое воскресенье – обед. Обязательный, семейный, традиционный. Хоть небо разом упади, хоть землетрясение случись или другой какой опасный катаклизм, а обед этот никто не имел права отменить. Или даже на другое какое время перенести. Так хотела бабушка. Она всю неделю готовилась к этому обеду, рецепты всяческие выискивала, стирала-крахмалила скатерть, на рынок ходила, и дела ей не было никакого до того, что, может, у сына с молодой женой другие какие планы на воскресенье есть… Тем более что и сын ее, Кирин отец, с удовольствием поддерживал эту традицию, и мама покорно смирилась, и Кира с сознательного возраста это правило приняла. А за обедом бабушка строго их обо всем спрашивала, как учительница в школе. И еще – не отрывала глаз от папы. Отслеживала каждое его движение, каждый поворот головы, ловила с готовностью каждое слово. Восхищалась, в общем. И лишь изредка взглядывала на маму, будто предлагала и ей тоже восхититься ее красивым и умным сыном. Но мама, по всей видимости, как-то неубедительно в этот момент папой восхищалась, а может, и совсем даже не восхищалась. Потому что бабушка тут же досадно остывала лицом и вновь переводила глаза на сына, и вновь они загорались слепой материнской любовью. Даже на Киру бабушка ни разу так не посмотрела, как на папу. Нет, она ее любила, конечно… Любила, пока папа не ушел к своей бизнесвумен…