Старик обиделся. Но потом на удивление быстро справился с собой.

– Давайте спокойно разберемся во всем по порядку.

Я содрогнулся.

– Начнем со страховой медицины. К примеру, вы…

– За знакомство в небесах.

– С удовольствием. Пауза.

– Я?

– Ну не вы, я. Вот у меня случится аппендицит, кто за это должен платить? Давайте рассмотрим все поэтапно. Кстати, и пенсии. Сейчас в нашей стране поколение среднего возраста очень обеспокоено: их деньги пошли на наши пенсии, а нынешние молодые не хотят, знаете ли, работать, так кто же будет платить пенсии через пятнадцать-двадцать лет? Я читал об этом.

– … И что же Гир?

– Он защитил ее в суде после того, как она убила мужа. Доказал, что она, сестра то есть, страдала паталогическим опьянением, и поскольку перед убийством выпила микстуру от кашля, то была невменяема.

– Я что-то читала об этом фильме. Она в конце, кажется, убила его ножом для колки льда.

– Нет, нет, это в другом, а здесь он случайно узнал, что все это было сфабриковано с пациенткой, поскольку сон, который она ему рассказывала с фиалкой, был в точности описан Фрейдом, и тогда…

– … особенно, если вы миллионер или миллиардер. Тем более вы должны платить за тех, у кого нету денег, чтобы они тоже могли быть уверенными, даже если деньги не очень честные, они все равно работают на благо.

– Ну и что бы ты делала со своим миллионам, Наташа?

Неожиданный поворот темы, вираж, которого я боялся больше всего и в который так часто соскальзывал помимо своей воли.

– Топик?

– Ну, положим.

Она повернула голову и весело посмотрела на меня. Хвостик с черной бархатной перевязью, черная майка, широкая, утепленная, с эмблемой макинтоша, я тогда отметил, что эта перевязь никак не сочетается со спортивной майкой, черные джинсы и мужские грубые башмачищи на толстой рифленой подметке.

– Лично я, – смешок, – на сегодня готовила про родителей, но если ты так настаиваешь…

– Ты так грустно сказала, что будь у тебя миллион, ты бы тогда… И мне ужасно захотелось узнать, что было бы тогда.

– Ах, Питер, ох, Питер, – картинно жеманится, – я бы жила на берегу океана, в котором водились бы рыбы почигце твоих, сидела бы у камина в кресле-качалке, пила бы грог и гладила бы старую вонючую псину.

– Ты?

– Я.

– И стала бы такой толстой-претолстой, от грога-то. – Попытка улыбнуться.

– Почему же! Богатые худее бедных, если не страдают ожирением и примитивными взглядами на жизнь.

– Ошибка. Стилистическая. Взглядами не страдают.

– Уверен?

– Честно говоря, не очень. Откуда такие старческие мечтания? Нет, чтобы – путешествия, виллы, лимузины, картинная галерея, на худой конец.

– Ас чего ты взял, что его у меня нет?

– Кого?

– Ошибка. Смысловая. Чего. Миллиона.

– Ты же сама пожалела, что его нет…

– Я имела в виду отнюдь не деньги. А миллион я получила уже давно, будучи в саном расцвете сил – в наследство.

– Разве твои родители умерли? – Я спросил вполне серьезно и тут же пожалел об этом. – Ты же говорила, что…

– Живы. Умер мой американский дядюшка и, умирая, завещал все мне.

– Вместе с мечтой о клетчатом пледе у камина?

– Нет, мечта из книжки. Книжка так и называется: "Миллионеры и их мечты".

– Брось шутить.

– Я не шучу. А ты не любишь шуток, Питер?

– Ладно, давай про родителей.

С видом отличницы достает из тетради сложенный вчетверо большой лист бумаги. Выговаривает старательно:

– Мой отец – дипломат, известный и благородный. Он изъездил много стран, как известный капитан, помнишь песенку? Он настоящий, неподдельный дипломат, у его башмаков – лакированные носы, а в шкафу томится множество белых рубашек. Он все время читает газеты, очень хорошо воспитан и никогда не говорит "да" и нет", как в детской игре, помнишь такую, Питер? Говорят, что я похожа на него.

– А мать?

– Слишком спешишь, Питер.

– Прости.

– С матерью вышла проблема. Она – позор нашей семьи, Питер, несмываемый позор. Была когда-то красивая, интересная, породистая женщина, вышла за отца и взлетала со ступени на ступень, как фея, но внезапно, и это подтверждают все друзья нашего дома, папенька охладел к ней, и она запила, теперь это уже опустившаяся полоумная старуха, изменившаяся до неузнаваемости. Отец уже несколько лет, как держит ее взаперти, говорит знакомым, что его жена очень больна и не встает с постели. Он выводит ее только иногда по вечерам, с десяти до одиннадцати, но вы сами понимаете, Питер Иванович, что он никогда с ней не разведется, и мне еще очень долго придется терпеть побои безумной матери.

– Ты же живешь одна! И вот-вот уедешь в Италию! Какие побои?!

– Грустная история, – добавил я, помолчав.

– Есть и другая, – бодро проговорила Наташа, – она, прямо скажем, куда светлее. Я, видишь ли, очень поздний и любимый ребенок. Мои родители обыкновенные люди, инженеры оба, мама сама мне шьет, тихие, заботливые, скромный быт, телевизор и бесконечная родня. Так лучше?

– А почему тогда поздний, – искренне удивился я.

– А потому (пауза), что в предыдущей истории я была ранним ребенком – для разнообразия.

– Чудная ты какая-то, – не выдержал я, – не пойму я тебя.

– А зачем тебе это? Кстати, позволишь задать вопрос тебе? Я кивнул.

Световое табло зайигало. Просьба пристегнуть привязные ремни. Нежный голос из динамика: "Через сорок минут наш самолет приземлится в столице…

– А ты, Питер, хотел бы иметь миллион и сероглазую девочку на коленях?

– Что ты такое говоришь?! Зачем!!

– … просьба пристегнуть привязные ремни, не вставать со своих мест и не курить до окончания полета. Спасибо".

– Мы тогда украдкой читали Мопассана. "Милый друг", вы читали? – Женский голос сзади.

– А как же?! Старшее поколение считало это непристойной откровенностью, книгу прятали от детей, а там даже и эротики-то нет, не то что порнографии. Кстати, в чем видите отличие? – Вкрадчивый мужской.

Пауза.

– Ну, эротика, – медленное неуверенное начало, – это когда все показывается красиво и без подробностей.

– Вы не любите подробностей?

– Смотря каких… – интонации интригующие и заговорщические.

– Вы убедили меня, – резко оборвал я старика и, не выдержав, оглянулся назад.

14