— Когда-нибудь дам. А пока пусть будет в резерве.

— Да? Тогда выпей пива, я прошу как друга, — снова мягко сказал Акимов.

Мне, конечно, не понравилась эта мягкость, но пиво я выпил — ровно половину бутылки. И протянул ему остаток, но он сказал:

— Пей до конца.

— А в чем дело?

— Понимаешь… — Он замялся и даже откашлялся, как будто слова застряли у него в горле и он должен был вытолкнуть их. — Как тебе это сказать… Короче, тебя нет в будущем.

Я опешил:

— В каком смысле?

— Только ты не волнуйся. Хорошо? Понимаешь, когда я сказал Закоеву, что ты будешь писать сценарий, он развел руками: «Старик, Антона уже нет, он ушел».

Но я еще не врубился и тупо переспросил:

— Ушел? Куда я ушел?

Акимов молчал, и только теперь до меня дошло, что через двадцать лет, в две тысячи тридцать четвертом, меня уже не будет в живых.

Я медленно допил бутылку пива и спросил:

— Когда это случится?

Как вы будете себя чувствовать, если вам вдруг скажут, что через двадцать лет вас не будет в живых?

Нет, я понимаю: мы все знаем, что смертны и когда-нибудь умрем. Но чтобы вот так в лоб и совершенно конкретно… Мне сорок шесть, через двадцать лет мне было бы всего шестьдесят шесть, с чего это я должен умереть? Я не курю и не пью, как Акимов. Так почему в две тысячи тридцать четвертом он будет жить и даже снимать кино, и Тимур Закоев, которому сейчас сорок пять, будет жить, как миллионер, и летать на каком-то левитаторе, а я буду лежать под землей?

Грустный и обиженный, я ходил по парку «Сокольники» и смотрел вокруг совершенно не так, как раньше, когда приходил сюда из дома размяться и подышать чистым воздухом. За последние десять лет наши Сокольники (парк, я имею в виду) буквально преобразились. Из запущенного, заросшего сорняками и заваленного буреломом и мусором черт-те чего он снова превращается в цивильное место, тут появились асфальтовые и плиточные дорожки и аллеи, «Тропа здоровья», розарий, ботанический сад, удобные скамейки, прокат велосипедов и роликовых коньков и рекламные стенды Владимира Шахиджаняна, главного сексолога Восточного округа. Народ это оценил, и теперь молодые мамаши и бабушки катят по аллеям детские коляски с прелестными малышами, пацаны гоняют на гоночных велосипедах, и красивые девушки в банданах и ярких спортивных трико, красиво покачивая упругими попками, красиво летят на роликовых коньках, выбрасывая длинные ноги то влево, то вправо, как олимпийские чемпионки на ледовых дорожках.

Неужели меня не станет, а здесь всё будет так же, как сейчас? Эти деревья будут стоять, как стоят, малыши подрастут и будут гонять на великах, а девушки будут катать детские коляски, и никто даже не заметит моего исчезновения… Есть я или нет, был я или не был, написал я пять романов или двадцать пять, слушал я советы Шахиджаняна или обходился своими силами — природе и миру это совершенно безразлично. Земля не вздрогнет от моей кончины, мир не рухнет, солнце не сойдет со своей орбиты и 45-й трамвай, который идет мимо нашего парка, не только не сойдет с рельс, но даже не остановится! Нет, я не тщеславный маньяк, я не хочу, чтобы с моей смертью наступил конец света или произошли какие-то бедствия и цунами, но с другой стороны, разве нельзя хоть на секунду остановить трамвай и объявить: «Товарищи пассажиры! Только что нас покинул и ушел из жизни…» И чтобы на танцплощадке в парке «Сокольники» на минуту выключили «ламбаду», пенсионерки перестали танцевать и всплеснули руками: «Ой! Этот рыжий? Как жалко! Он же только вчера тут гулял!..» Как говорил великий Геннадий Шпаликов — «Страна не зарыдает обо мне, но обо мне товарищи заплачут».

Но заплачут ли?

Пока что я в одиночестве брел по «Тропе здоровья» и жалел самого себя так, как будто я уже умер.

Звонок мобильного вернул меня к жизни. Я сел на пустую скамью, достал из кармана айфон, увидел на экране «Тимур Закоев» и вдруг подумал: а откуда он звонит? Из Будущего?

Но он, конечно, звонил не оттуда. Хотя если там умеют телепортироваться в прошлое, то почему бы им не звонить нам оттуда по телефону? Представляете, вам десять или двенадцать лет, утром вы собираете ранец в школу, и вдруг звонок: «Алло! Это твоя внучка, сколько будет корень квадратный из трехсот двадцати?» Или еще лучше — вам шестнадцать и вдруг звонок: «Алло, Володя, это твой правнук. Сегодня вечером ты встречаешься с Людой, но имей в виду — у нее…»

Закоев прервал мои фантазии.

— Антон, и в чем дело? Ви пачему не на съемке? — сказал он жестким кавказским тоном.

Конечно, моим первым желанием было тут же поставить его на место. Ни как редактор, ни как автор сценария я не обязан целыми днями торчать на съемочной площадке. Но тут я вспомнил о будущем вознесении Закоева в кинематографические олигархи и на всякий случай сдержал себя:

— А что случилось, дорогой?

Назовите любого кавказца дорогим, и он немедленно спрячет кинжал и гонор.

— У Верховского не идет сцена с Бездомным, — как-то даже интимно-доверительно тут же сказал Тимур. — Он приказал достать тебя из-под земли. Куда мне прислать машину?

— Из-под земли ты меня потом достанешь, — мрачно ответил я. — Парк «Сокольники», центральный вход.

И в сердцах дал отбой. Что за ё-моё?! То Акимов меня хоронит, то Верховский требует «из-под земли»…

Мысленно выругавшись, я встал со скамейки и пошел по аллее к центральному выходу из парка. Толстая шестилетняя девочка в нелепом желтом комбинезоне и с веревочками в рыжих косичках неуклюже, как кукла, расставив руки, катила мне навстречу на роликовых коньках.

— Алёна, стой! Алёна! — кричала издали ее бабушка, но толстая девочка не могла ни повернуть, ни остановиться и — я видел — собиралась рухнуть носом в клумбу с ромашками.

Я расставил руки и поймал ее в самый последний момент.

— Ой! Спасибо, дядя! — сказала она и подняла на меня свои испуганные васильковые глазки с крупными, как крыжовник, слезами.

Тут набежала ее бабка, остроносая и худая, как метла, я с рук на руки передал ей эту толстушку и пошел дальше, унося в душе ее васильковые, со слезами глаза и ее испуганный голосок: «Ой! Спасибо, дядя!»

Сцена у Верховского «не шла», потому что Бездомного, которого гениально мог бы сыграть Куравлев или в крайнем случае Дюжев, играл Киншутов. Почему нужно было на роль поэта-«валенка» брать толстяка Киншутова из «Comedy club», я не знаю. Да, у «Comedy club» высокий рейтинг, но это не значит, что все его участники настоящие актеры. И теперь Киншутов не мог целиком произнести в кадре ни одного монолога Ивана Бездомного, хотя для любого настоящего актера сыграть психа — одно удовольствие. А этот просто не держал текст. «Дура! — кричит Бездомный в ресторане “Дома Грибоедова” какой-то женщине. — При чем тут Вульф? Вульф ни в чем не виноват! Во-во… Нет! Так не вспомню! Ну вот что, граждане: звоните сейчас же в милицию, чтобы выслали пять мотоциклетов с пулеметами, профессора ловить! Да не забудьте сказать, что с ним еще двое: какой-то длинный, клетчатый… пенсне треснуло… и кот черный, жирный. А я пока что обыщу Грибоедова… Я чую, что он здесь!»