— Это смотря какая работа. Я — работаю с людьми. Карлик — это человек.

— Маньяк, убийца, чудовище…

— Вот как? И кто же тебе это сказал?

— Все говорят.

— Мало ли кто что говорит… Может — чудовище. А может, и нет. Человек, малыш, это все-таки не схема. Человек — это гораздо сложнее.

— Хм…

— Ох, малыш, не о том мы с тобой говорим!

— Знаешь, я хочу спать…

Когда человек заявляет, что он хочет спать, это в большинстве случаев означает: «Не желаю с тобой разговаривать!» Психология, мать ее!

— Ну что ж…

Моя Мулатка встала и, даже не взглянув на меня, отправилась в спальню. Женщина, которая собирается провести ночь в одной постели с мужчиной, отправляется в спальню совсем не так. Опять же — психология. Проводив Мулатку взглядом, я пошел на кухню, достал из холодильника томящуюся там вот уже больше месяца бутылку коньяка, откупорил, налил, погасил свет, уселся за кухонный стол и, дабы не думать о Мулатке, стал думать о карлике. Весь мой милицейский и жизненный опыт подсказывал, что никаких особенных сюрпризов от карлика ждать не следует: завтра он все расскажет как миленький. Быть того не может, чтобы не рассказал, коль уж начал. Так бывало всегда, так будет и на этот раз. Тем более что этот карлик — никакой, видимо, не убежденный убийца и никакой не маньяк. Скорее — он убийца поневоле. Какая такая неволя заставила его наскрести на свой хребет как минимум двадцатипятилетний тюремный срок, о том я пока что не знал, но никакой он не маньяк — это уж точно. Из агентурного сообщения, выданного Сынком, следовало: карлик мстил за свою то ли поруганную, то ли и вовсе несостоявшуюся любовь. О том же косвенно свидетельствовала и газетная статья этого покойного журналиста-мерзавца… Как бишь его фамилия? Так что же: убийца-мститель? Да ну, ерунда: не бывает в этом поганом мире никаких высоконравственных и изящно страдающих убийц-мстителей! Этот мир не сценические подмостки, на которых разыгрываются высокоморальные сцены! В этом сволочном мире все гораздо примитивнее, а потому все, что в нем есть, это карлик-убийца за решеткой, почти пустая бутылка из-под коньяка, отгородившаяся непрошибаемой стеной близкая женщина, сереющий за окном рассвет… Надо бы поспать: которые сутки я не спал по-человечески…

…Мне снова приснился тот же самый сон. Я снова был былинкой среди множества подобных мне травинок, я снова, холодея от ужаса, прислушивался к смертельному свисту косы, вот только на этот раз, за мгновение перед тем, как коса полоснула меня поперек груди, я вроде как успел увидеть, чья рука держала и направляла эту косу. Мне показалось, что это была рука моей любимой женщины — моей Мулатки…

Едва только я зашел в свой кабинет, как тут же раздался телефонный звонок.

— Здравствуйте, — сказал незнакомый женский голос в трубке. — Мне бы хотелось услышать следователя Якименко.

— Такого в природе не существует, — невыспавшимся голосом сказал я. — Есть сыщик Якименко. Он вас слушает.

— Никогда не думала, что между понятиями «сыщик» и «следователь» есть какая-то разница, — сказал голос в трубке.

— Можно подумать, — саркастически заметил я, — что только об этом вы всю свою сознательную жизнь и размышляли!

— Вообще-то нет, — рассмеялась собеседница, затем смех оборвался, и неведомая мне женщина очень серьезно сказала: — Мне почему-то кажется, что вы очень неважно себя чувствуете…

— Гм… — промычал я, застигнутый врасплох таким оборотом разговора. — В принципе, мадам, это не важно. Говорите, я вас слушаю.

— Для вас, может быть, и не важно, — сказал голос в трубке. — А для меня — важно.

— Неужели? — все с тем же сарказмом вопросил я.

— Разумеется, — сказал голос в трубке. — Возможно, что своим звонком я доставляю вам лишние хлопоты. Возможно, мой звонок совсем некстати…

— В этом сволочном мире, мадам, — больным голосом сказал я, — все некстати. Абсолютно все. Некстати в нем я, некстати вы, некстати и сам этот мир. Тем не менее, коль вы мне звоните, у вас имеется какое-то дело. Я слушаю.

— После такой философии, — опять рассмеялась моя неведомая собеседница, — с моей стороны просто неприличным будет положить трубку и не сообщить, какое у меня дело.

— Кстати говоря, приличиям в этом мире также не место, — сказал я. — Говорите же наконец, что вам нужно.

— Скажите, — спросил голос в трубке, — ведь это же вы расследуете дело о карлике-убийце?

— Черт возьми! — сказал я. — Если вы, мадам, какой-нибудь репортер и весь наш предыдущий разговор — это подходец…

— Нет-нет! — тревожный раздался голос в трубке. — Никакой я не репортер! Я, наверно, свидетель. Да-да, я свидетель по одному из дел, которые касаются вашего карлика!

— Моего карлика… — усмехнулся я. — За эти сутки я второй раз слышу несуразные слова.

— Первый человек, кто это вам сказал, — это, должно быть, жена? Ой, простите, я, кажется, влезла не в свое дело! Ну, так вам нужны свидетели по этому делу?

— Да, нам нужны свидетели по этому делу. Я рад, что вы проявили столь редкую в наше время сознательность и позвонили сами. Я просто счастлив, мадам, что беседую с таким сознательным членом нашего больного общества! Разрешите вопросец. Скажите, откуда вы узнали, что этим делом занимаюсь именно я?

— Как сознательный член нашего больного общества — отвечаю: весь город сейчас говорит о том, как следователь, виновата, сыщик по фамилии Якименко, жертвуя собой, поймал на кладбище маньяка-убийцу. А сегодня в утренних теленовостях выступил ваш начальник и попросил всех, кто хоть что-нибудь видел или слышал, проявить эту самую сознательность и позвонить майору Якименко. Вот я и звоню…

— Учитывая, что вы — первая и, вероятно, последняя позвонившая, — двойное спасибо. Что ж, приходите, побеседуем.

— Приду, — просто сказала она. — А вы бы все-таки отдохнули. А то просто-таки хочется погладить вас по голове. Уж простите за такой откровенный порыв…

— Ох, мадам!..

— Что?

— Знаете, я всегда боялся женщин, особенно — умных и проницательных. Так что — на этом разговор и закончим, ладно. Не пугайте меня моим же собственным самочувствием: мне сегодня предстоит вести сложный психологический поединок с одним несчастным человеком…

— С карликом?

— С ним, мадам…

Вряд ли, конечно, не будь я столь измочален, я бы стал вести столь долгий разговор с этой незнакомой женщиной. Но — я был, что называется, не в лучшей форме: мне хотелось спать, у меня тупо и раздражающе ныла левая половина груди, меня, кажется, отвергла любимая женщина… И еще — мне отчего-то было жаль пойманного вчера карлика. Из-за всего этого я чувствовал себя едва ли не до предела уставшим (совершенно правильно определила мое самочувствие незнакомая телефонная собеседница), а когда я устаю, то становлюсь сентиментальным и излишне разговорчивым. Особенность характера, так сказать.