За три дня, проведенных в пути, жизнь на борту снова вошла в привычную колею. Правда, новые соседи, тосканские арбалетчики, оказались не так устойчивы к качке, как отбывшие в Палермо парижские студиозусы. Что здесь сыграло роль – то ли бравые воины-крестоносцы были не столь искушены в непростом искусстве винопития, то ли Ионическое море оказалось гораздо более беспокойным и волнистым, – трудно сказать. Но не прошло и суток, и они, все как один сраженные коварной морской болезнью, присоединились к крестьянам, монахам и горожанам и теперь валялись вповалку, даже не пытаясь сохранить остатки воинского достоинства.

Испытывая искреннее сочувствие ко всем попутчикам, Жак и Робер в ожидании, когда же наконец появится земля, прогуливались по палубе. Правда, был один человек, чьи страдания доставляли им плохо скрываемую радость, – подосланный сицилиец, к счастью для друзей, оказался человеком вполне сухопутным. Еще позавчера, едва марсельский неф выбрался из пролива на простор морской волны, этот то ли шпион, то ли убийца пронесся мимо Жака с выпученными глазами, крепко зажимая ладонями рот, свесился через борт и начал, содрогаясь, приносить жертву морским богам. В таком состоянии он находился почти все время, ему было явно не до исполнения возложенной миссии, и приятели сочли его совершенно безопасным. Во всяком случае, до длительной стоянки в спокойной, укрытой от ветра гавани. Справедливо рассудив, что если уж им дана отсрочка, то грех ею не воспользоваться, они проводили время в созерцании морских просторов, кормлении чаек и бакланов, а также в беседе, которая, как известно, скрашивает монотонные часы дальних путешествий порой даже лучше, чем бочонок доброго вина. Беседы эти в основном заключались в том, что Робер, как любой благородный сеньор, ведущий свою родословную еще с первых Меровингов, потчевал Жака историями и легендами своего дома.

– Мой род получил сеньорию Мерлан как вассальное владение двести лет назад, от первого графа де Ретель, – важно встопорщив усы, вещал достославный рыцарь. – Тогда это был большой и очень богатый фьеф,[9] который позволял моим предкам ставить под знамя и десять-пятнадцать конников, и не меньше полусотни пехоты.

Как утверждает родовое предание, Мерланы отличались не только одной лишь воинской доблестью, но также оказались и рачительными хозяевами. И как только арденнские графства смогли обезопасить своих крестьян от нескончаемых норманнских грабежей, мерланские фьефы стали приносить нешуточные доходы. Но это продолжалось недолго. Наши сюзерены быстро сообразили, что леса и поля сеньории Мерлан, будучи включенными в их родовой домен, принесут несоизмеримо больше, чем те три конных рыцаря и десять пехотинцев, которые должны нести вассальную службу по сорок дней в году согласно наследственной хартии, которую первый граф де Ретель, сир Манасье, выдал первому сеньору де Мерлану.

С завоеванием Иерусалима род де Ретелей возвысился. Старший сын тогдашнего графа Гуго, Балдуин де Борк, после призыва папы Урбана принял крест, отправился в Святую Землю, стал графом Эдессы, а затем был коронован под именем Балдуина Второго. Старый граф был с сыном не в ладах, родством не кичился и вассалов не прижимал. Но после его смерти сестра иерусалимского короля Балдуина с муженьком, шателеном Витри, который был ее моложе на одиннадцать лет, ощутили себя чуть ли не наследственными монархами и объявили Мерланам самую настоящую войну.

К счастью, а может, к несчастью для моих предков, земли Мерлан испокон веку граничат с владениями архиепископа Реймса – а это, как понимаешь, самый влиятельный в Иль-де-Франсе диоцез.[10] В его кафедральном соборе еще со времен Меровингов и до наших дней коронуются все франкские короли. Вот мои предки и начали прибегать к защите церкви, отписывая понемногу в завещаниях из любви к Господу то лесок, то лужок, то поле. А в благодарность реймские архиепископы сдерживали аппетиты ненасытных арденнцев, которые, породнившись с влиятельным родом Витри, совсем обнаглели и не считались более ни с кем.

Правда, графы последующих поколений оказались намного хитрее. Не желая проливать кровь в усобицах и боясь подвергнуться интердикту за притеснения Мерланов, они начали прибирать к рукам наши земли, навязывая девицам де Мерлан в мужья своих младших сыновей. Короче, о чем тут говорить – к тому времени как я появился на свет пожалованная хартия превратилась в ничего не значащую бумажку, а мой отец был владетельным сеньором крошечного кольчужного фьефа, который состоял из торфяного болота, заливного луга, донжона с небольшой усадьбой да половины ветряной мельницы.

Кстати, вторую половину злосчастной мельницы еще мой дед пожаловал на свою голову ордену тамплиеров. Они в наших местах – что в Шампани, что в Арденнах – имеют несчетное число маноров,[11] многим графам позавидовать впору…

– Я об этом знаю, – поддакнул Жак. – В аббатстве, где я обучался грамоте, был список хроник Арнульфа, патриарха Иерусалимского. Там говорится, что после Собора в Труа, когда был учрежден орден Храма, архиепископ Реймса оказал ему покровительство и сделал всех без исключения тамплиеров прихожанами своего кафедрального собора. Патриарх сокрушается, что все магистры ордена заносятся в поминальную книгу Реймса и не причащаются у прелатов Святой Земли…

– Не знаю, что там творится в поминальных книгах, и очень надеюсь в ближайшее время туда не попасть, – гнул свое Робер, – но живые храмовники, поверь уж мне на слово, что в Труа, что в Ретеле очень шустры.

Моя мать, младшая дочь графа Гуго де Ретеля, умерла при родах, и первые четыре года жизни меня воспитывал отец. Едва посадив меня на коня, он во время знаменитого турнира в Арденнах в замке Эккри вместе с другими нобилями и рыцарями принял крест и отправился в Святую Землю, чтобы отвоевать у сарацин Гроб Господень. Я же остался на попечении графа Гуго. Там, в замке дяди, я был сначала пажом, затем оруженосцем.

За семь лет паломничества отец прислал всего три письма В первом он рассказывал, как, прибыв в Венецию в войске Балдуина Фландрского, голодал на острове Лидо, ожидая, когда предводители похода договорятся о перевозке, а затем осаждал город Задар. Потом их войско решило помочь греческому царевичу Алексею избавиться от его дяди, который незаконно захватил власть в Константинополе. Второе письмо написано после того, как Константинополь был захвачен и граф Фландрии, Балдуин, избран новым императором. Там был длинный перечень того, что ему досталось по жребию после дележа добычи. В третьем письме отец рассказывал, что вскоре он возвратится домой с еще более богатыми трофеями.

Но вместо отца и трофеев в замок Ретель пришла весть о том, что император Балдуин в битве с болгарами при Адрианополе был разгромлен и то ли погиб, то ли попал в плен. Отец хвастался в последнем письме, что входил в его свиту, так что, по всей вероятности, он так или иначе разделил судьбу своего господина. Выждав положенные три года, по истечении которых человека, пропавшего без вести, объявляют покойным, дядя Гуго лично опоясал меня рыцарским поясом и принял от меня оммаж.[12] С тех пор где я только не побывал…