Впрочем, дом престарелых для этого как раз самое подходящее место. У моего дедушки двухкомнатные апартаменты на этаже «активных» стариков, «пентхаус» с окнами от пола до потолка. Внутренняя отделка аккуратная и рациональная, все многофункционально — именно так, как ему нравится. В кофейном столике имеется скрытый выдвижной ящик для настольных игр, на тостере также можно приготовить курицу гриль, крышка сиденья унитаза поет песни. Когда мой дедушка переехал сюда несколько лет назад после небольшого удара, это казалось достойным компромиссом. Независимость была сохранена, по крайней мере, внешне. Пусть он питается, как первокурсник колледжа, пусть он носит медицинские бирки, но, в конце концов, у него есть своя входная дверь; и он был непреклонен в этом требовании.

Главная проблема дома престарелых, — если забыть о том, что обратной дороги отсюда обычно не бывает, — заключается в неизбежности контакта со старостью и дряхлостью. Апартаменты дедушки Джека обслуживает тот же лифт, что и «крыло постоянного ухода», и каждый подъем наверх служит напоминанием о том, что его ждет. Никому не хочется видеть вездесущие стойки, с которых свисают пластиковые пакеты, напоминающие искусственные фрукты, и больших нянечек, ухаживающих за маленькими людьми. Никому не хочется слушать стоны, так жутко напоминающие последнее прощание.

Я приветственно машу рукой дедушке Джеку и Рут, его соседке и приятельнице, заметив их в другом конце вестибюля. Я иду к ним по мраморному полу и вижу, как Рут наклоняется и смахивает пух с клетчатой рубашки моего дедушки.

— Ты что, выпивала, дорогая? — спрашивает дедушка, после того как я целую его в щеку. У этого человека нос, как у нарколога.

— Да, вчера вечером было слишком много текилы. Прости, дедуля.

— Я так и знал. Поэтому ты и опоздала, верно? Не могла оторвать голову от унитаза?

— Что-то вроде этого.

— Спасибо. Ты только что заработала для меня тридцать баксов. Рут? — Он протягивает ладонь в ее сторону.

— О чем ты говоришь?

— Я поспорил с Рут, что никаких проблем с метро не было, а она утверждала, что ты не стала бы меня обманывать. Я, понятное дело, знаю тебя немного лучше. — Мой дедушка по-военному отдает мне честь, прикасаясь к козырьку своей матерчатой кепки — реликвии дней его юности. Я все пытаюсь стащить ее, как проделала это с его элегантным габардиновым плащом «Берберри». Я знаю, что он не против, он говорит, что рад, когда его вещи начинают гулять по Манхэттену по второму кругу.

— Простите, — говорю я Рут и обнимаю ее. — Я учусь у лучших.

И я вовсе не преувеличиваю. Действительно, всему, что я знаю о жизни, я научилась у дедушки Джека. Завязывать шнурки, повсюду таскать с собой книги, говорить «пожалуйста» и «спасибо», посылать открытки, грезить наяву, давать большие чаевые, интересоваться существованием Бога, улыбаться сквозь боль. Выдумывать.

В детстве он был для меня вторым человеком в мире после мамы. Реальным супергероем, который внезапно появлялся в нужном месте в нужное время. Когда я не сдала экзамен на водительские права, когда мне вырезали аппендицит, когда Тоби Майерс сказал, что у меня растут усы, заставив разреветься перед всем моим шестым классом, именно дедушка был тем человеком, который немного смягчил мою боль. Во многом и сейчас все обстоит по-прежнему.

Мама говорила, что дедушка очень изменился после моего рождения; как раз когда ему перевалило за пятьдесят, он превратился из мужчины в отца. Я точно не знаю, насколько хорошим родителем был он сам, — возможно, таким же далеким и занятым, как мой отец сейчас, — но сколько я его помню, особенно после смерти мамы, он всегда был Дедушкой Джеком, который делал мое существование в детстве сносным и помогал чувствовать себя не такой одинокой.

Мы втроем выходим из дома престарелых, чтобы прогуляться на свежем воздухе: дедушка — посредине, а мы с Рут держим его за руки. Мы двигаемся медленно, и время от времени они, поняв друг друга без слов, останавливаются и делают передышку. Я уверена, что дыхание нужно восстанавливать моему дедушке, а не Рут, но вопросов не задаю. К счастью, идти нам недалеко, до закусочной на углу. Мне не нужно напоминать о пределах его выносливости. Я и так думаю об этом каждый день.

Мы с дедушкой Джеком оба знаем о статистической невозможности. Я изучала математические таблицы страхования по старости, — еще одно умение, которое я почерпнула у него, когда он работал статистиком в страховой компании, — и цифры в них привели меня в смятение. Бесстрастная математика утверждает, что он не протянет до своего очередного юбилея; лично я не могу в это поверить.

Я не в состоянии представить свою жизнь без дедушки Джека.

В закусочной мы занимаем кабинку, обитую красным винилом, и заказываем всякой всячины и кофе. Мы часто ходим сюда, потому что здесь кажется, что ты находишься где угодно в Америке или даже в мире; благодаря своеобразной обстановке мы можем вообразить, будто отсюда до Ривердейла много миль. Дедушка выглядит исхудавшим, поэтому я заставляю его взять себе молочный коктейль с земляникой. Ему приходится наклониться вперед, чтобы дотянуться до верхушки высокого стакана, и когда он отрывается от него, над его верхней губой красуются розовые усы. Впрочем, я ему об этом не говорю, считая, что он выглядит очаровательно, как маленький ребенок. И не так бросается в глаза, что он заметно постарел. Кожа на щеках обвисла, словно совсем отделившись от скул. Из-за этого ниже образовались глубокие впадины, которые к лицу только супермоделям. Когда им за 80.

— Итак, Эм, где же Эндрю? — спрашивает дедушка. Эндрю часто приезжал в Ривердейл вместе со мной, и мы вчетвером целый день играли в покер. В девяти случаях из десяти Рут оставляла нас без штанов.

— Мы расстались.

— Что? Почему? — Дедушка Джек выпрямляется и внимательно смотрит на меня.

— Знаешь, такие вещи иногда случаются. А как обстоят дела у вас, ребята?

— Да ладно, Эмили. Кому интересно слушать о том, как мы с Рут вчера учились вязать. Расскажи нам. Ты в порядке?

— Рассказывать нечего. Я в порядке. Отношения порой просто подходят к концу.

— Что случилось? — спрашивает он.

— Ничего, — отвечаю я.

— Разрыв — это больше, чем ничего, — говорит он.

— Оставь ее в покое, Джек, — просит Рут и делает глоточек своего молочного коктейля.

В отличие от дедушки, Рут еще вполне в форме, выглядит почти элегантно. Не молодая, конечно, потому что ей тоже за восемьдесят, но молодящаяся. На ней костюм из букле от Шанель, волосы на голове уложены в платиновый шар. Хотя я догадываюсь, что много лет назад она выглядела как королева выпускного бала, я не могу себе представить ее более красивой, чем теперь. Несмотря на морщины, пятна, дряхлую кожу, у Рут такая красота, от которой нельзя отвести глаза, которая заставляет рассматривать каждую складку ее тела. Хочется, например, указать на шрам на ее шее, как это мог бы сделать новый любовник, и попросить: «Расскажи мне его историю».