парализована не бездействием мозга, а санкциями и запретами, которые налагает общество. Причины предпочтения правой руки согласно Герцу «наполовину эстетические, наполовину нравственные»[55].

В основе теоретической концепции Герца лежала дуальная модель – разделение мира на противоположные категории: хорошее и плохое, богатство и бедность, длинное и короткое, блондины и брюнеты, интроверты и экстраверты и так далее. Несмотря на то что все мы склонны к подобному способу классификации мира, две противоположные категории обычно трудно четко отделить друг от друга, вместо этого существует континуум, включающий в себя все возможные промежуточные значения. Большинство людей нельзя однозначно причислить к интровертам или экстравертам – они находятся где-то посередине, так же как большинство людей имеют не высокий и не низкий, а средний рост. Тем не менее это не мешает нам оперировать такими понятиями. У психологов, специализирующихся на оценке личности, есть старая шутка: «Люди делятся на две категории: на тех, кто делит людей на две категории, и тех, кто не делит». По-видимому, эта склонность к дуалистичности помогает нам справляться со сложностью окружающего мира. Полное описание какого бы то ни было объекта оказывается слишком подробным для нашей когнитивной системы, затрудняя обработку информации. «Как он выглядит?» – «Волосы длиной 27 сантиметров, расстояние между глазами около 85 миллиметров, рост 190–195 сантиметров, вес около 65 килограммов». «А, хотите сказать, высокий, стройный, длинноволосый с широко расставленными глазами». Бывает, что чем меньше, тем лучше. Дополнительная информация мешает быстрому и эффективному анализу[56].

Герц обнаружил, что дуалистичность повсеместно встречается в примитивном мышлении, и в конечном счете связал ее с двумя большими дюркгеймовскими категориями – священным и профанным – вещами, принадлежащими этому миру и иному миру, областью богов и областью смертных, естественным и сверхъестественным, жизнью и смертью, силой и слабостью, добром и злом. Со священным и профанным символически связаны свет и тьма, высокое и низкое, небо и земля, юг и север, мужское и женское и т. д. Герц задавался вопросом: разве может человеческое тело оставаться вне этой полярности, которая применяется ко всему остальному? Люди используют все подряд в качестве символов священного и профанного, и правая, и левая рука прямо-таки напрашиваются на эту роль[57].

Но даже если бы правая и левая рука неизбежно были каким-то образом увязаны со священным и профанным, вовсе не очевидно, почему именно правое должно ассоциироваться со священным, а левое – с профанным. И здесь Герц возвращается к анатомическим и функциональным различиям между руками: правая священна, потому что она более сильная и умелая. Он тут же отмечает, что это не значит, что символизм имеет под собой чисто биологическую основу. Различие между руками само по себе слишком невелико, чтобы на что-то влиять. Только социальная система, частью которой мы являемся, с ее дуалистическим подходом почти ко всему, обладает достаточной силой и энергией, чтобы трансформировать правое в священное, а левое – в профанное. Когда небольшие биологические различия соединяются с этой громадной социальной силой, это дает огромный эффект. В каком-то смысле это можно сравнить с работой полицейского, регулирующего уличное движение. В одиночку полицейский ничего не может противопоставить мощи сорокатонного грузовика – он для этого слишком слаб. Но поскольку и полицейский, и водитель грузовика являются частью социальной системы, то полицейский может одним движением руки остановить грузовик. Небольшая, но точно приложенная сила может приводить к большим изменениям[58].

Эссе Герца проясняет связь между правой рукой как частью тела, с ее превосходством над левой рукой – довольно ограниченным по силе и способностям, и символической правой рукой, почти бесконечно могущественной по сравнению со слабой, низшей символической левой. На протяжении этой книги, поглядывая направо и налево, мы должны всякий раз спрашивать себя, идет ли речь о существенных биологических или физических различиях, или же о символической разнице, наложенной на область физического, биологического или социального дуальным способом мышления, пронизывающим все, что мы делаем. Символизм может проникнуть всюду. Хотя символизм лежит в сердце и общественных наук, и гуманитарных, найти какую-либо универсально принятую теорию нелегко; семиотик и писатель Умберто Эко с отчаянием отмечал, что «символ может быть всем и ничем», и толкований может быть столько же, сколько авторов. Его позиция максимально широка и включает «всю гамму косвенных и даже прямых значений: коннотации, предположения, последствия, в том числе и непредсказуемые, фигуры речи, предполагаемый смысл и так далее»[59].

Хорошая отправная точка для размышлений о символах – небольшая элегантная книга сэра Эдмунда Лича «Культура и коммуникация» (Culture and Communication). Главная ее идея состоит в том, что символы произвольны и значат что-то только в соотношении с другими символами. Единицы и нули в моем компьютере, с помощью которого была написана эта книга, произвольны: они имеют смысл лишь в сочетании друг с другом, а значение – только в специальной программе-редакторе текста. В графической или табличной программе они были бессмысленным хламом. Символы имеют значение только внутри определенных правил и границ. Однако люди с готовностью перескакивают от правила к правилу, в результате чего возникают метафоры. «Лев – это зверь» что-то значит в животном мире, а «царь – самый могущественный человек в государстве» – в описании общества. Однако в метафоре «лев – царь зверей» соединяются два несопоставимых набора правил. Лев может быть самым могущественным зверем в джунглях, но царем джунглей он является лишь метафорически, потому что джунгли – это не человеческое общество. То, что эта фраза – метафора, видно по контрасту с другими фразами, построенными по этой же модели: «адвокат джунглей», «статистик джунглей», «водитель автобуса джунглей» – имеют ли эти образы какой-то смысл или нет? Единственный возможный ответ – это зависит от контекста. Тем не менее метафоры имеют смысл, и люди понимают их без особых проблем. Хотя в принципе символом может быть что угодно, Лич считает устройство человеческого тела особенно удобным для порождения символов, и в частности, для порождения оппозиций. Если пупок – это центр тела, то вполне естественно, что руки соотносятся с ногами, голова – с гениталиями, спина – с животом, а правый бок – с левым, но они не одинаковы. Поэтому они идеально подходят для представления символической противоположности между парами идей, таких как добро и зло[60].

Хотя Лич тщательно описывает логику, в соответствии с которой символы допустимо использовать, а также сообщает нам кое-что об их происхождении, по факту он не объясняет, почему люди в таком изобилии используют символы. Антрополог Дэн Спербер предполагает, что символизация – неизбежная составляющая работы человеческого разума. Несмотря на