– Что ты имеешь в виду?

– Не надо так на меня смотреть. Я же не идиотка. – Выражение лица выдает его с головой. Его маска уверенности спадает всякий раз, стоит только упомянуть имя Эмбер Чейз. – Эмбер знает, что ты влюблен в нее?

Кончики его ушей краснеют, он резко отдергивает руку и прячет ее в карман. Я сразу же узнаю этот уклоняющийся маневр.

– Какое это имеет значение? Почти уверен, что она меня ненавидит.

– А может, она просто испытывает чувство вины и не знает, как сказать тебе об этом?

– Или ей просто нравится раз за разом вгонять мне нож в спину.

Я срываю несколько травинок, передав им часть своего сознания, чтобы ощутить тянущее ощущение в груди. Интересно, какие чувства Джек испытывает ко мне? Может, тоже гадает, не ненавижу ли я его? Почувствую ли я ненависть, когда увижу его в следующий раз? Смогу ли когда-нибудь смотреть на него, не представляя при этом лицо Стража?

У меня осталась всего одна весна, чтобы спасти себя. Придется мне проявить жестокость, когда наступит час пробуждения. Я должна буду вступить с Джеком в схватку, пока он еще силен, и без колебаний убить его. Прояви я хоть каплю сострадания – и мне самой придет конец. Нужно оттолкнуть Джека, если хочу снова его увидеть. Я должна буду совершить поступки, чтобы заставить его возненавидеть меня.

– Ты ведь уже проходил через это прежде, правда? – спрашиваю я. – Через Исправление? – Напрягшиеся челюсти Хулио оказались красноречивее тысячи слов. Он старше меня почти на десять лет, а Эмбер – лет на двадцать старше его. Их вражда длится с 1989 года, когда Эмбер направили сюда. – Легче когда-нибудь станет?

В его взгляде мелькает тень, а лоб прорезает морщинка.

– Нет, никогда.

Автобус отъезжает от остановки у нас за спиной, выбросив в воздух облако выхлопных газов.

Я сажусь, и мои сломанные ребра протестуют. Мне хочется глотнуть напоследок свежего воздуха, но я понимаю, что время пришло. Я вытягиваю руку, готовая уйти.

Негромко выругавшись, Хулио достает из кармана пузырек и вынимает пробку, но не спешит отдать склянку мне.

Я подаюсь вперед. Прозрачная жидкость внутри источает сладкий запах смерти. В последний момент Хулио отдергивает руку с пузырьком.

– Было бы куда веселее поцеловать тебя, – говорит он, склонившись ко мне лицом и отлепляя жвачку сначала от своего передатчика, потом от моего. Он вздергивает бровь, заставляя меня вымученно улыбнуться.

– Ни за что на свете.

Я снова тянусь к пузырьку, но что-то в его взгляде останавливает меня.

– Пообещай мне, – просит он с такой искренностью, что моя улыбка тает. – Пообещай, что спасешь себя, какие бы чувства к нему ни испытывала. Пообещай, что будешь сражаться.

Хулио выкупает мою смерть, будто у меня есть выбор. Будто мои действия имеют значение.

– Обещаю.

Я беру флакон, убеждаюсь, что Поппи в эфире и что никто не смотрит, и подношу яд к губам. Я чувствую, как рука Хулио подхватывает меня, не давая упасть. А потом соскальзываю в благословенную бесчувственность.

Джек

Уже восемь дней, как я выбрался из стазисной камеры и целую неделю уклоняюсь от рекомендаций Геи по безопасному возвращению в программу. Никаких тренировок в зале. Никакой твердой пищи. Предполагается, что я буду восстанавливаться у себя в комнате, посасывая еду через трубочку, как пациент после операции, но мой желудок выводит такие рулады, что хочется проломить стену и слопать треклятую книгу правил Геи.

Чилл ушел обедать двадцать минут назад. Стоило ему открыть дверь – и мои легкие наполнились запахами еды, сочащимися из Зимней столовой, нанюхавшись которых, я напрочь лишался способности мыслить здраво. Ложное окно за диваном имитирует яркое полуденное освещение, и я принимаюсь бездумно кликать пультом, выискивая пейзаж, который не напоминал бы мне о Флёр. Экран по ту сторону оконной рамы переключается с заснеженных сосен на скованные льдом ручьи. Фантомная боль пронзает мне ребра с левой стороны, и я быстро пролистываю эти изображения до того, на котором дети катаются на санях в Гринвич-парке.

Я нажимаю кнопки на пульте, понижая температуру в комнате до тех пор, пока вентиляционное отверстие не покрывается изморозью и металл не начинает потрескивать. Затем я зарываюсь под одеяло на нашем продавленном, видавшем виды диване и принимаюсь сверлить взглядом кафельный потолок. Кажется, что Гринвич-парк находится на другом конце света, а не отделен от меня всего лишь тридцатью этажами плотной земли и каменной породы – расстояние, которое можно свободно преодолеть на лифте. Подо мной разветвленный лабиринт туннелей и катакомб, ведущих в неизвестность. Даже если бы я смог найти выход, куда, черт возьми, мне идти? Моя жизнь за пределами этих стен рассчитана ровно на один сезон. Возможно, я смогу протянуть достаточно долго, чтобы добраться до какого-нибудь места с постоянной минусовой температурой. Но какой в том смысл? Ну, застрял бы я где-то в Сибири, одинокий, скрывающийся от Кроноса с его прихвостнями, страшащийся в любой момент быть пойманным. Без передатчика и без связи со стазисной камерой, позволяющей подзаряжать мои магические батарейки, я был бы обречен. Флёр права. Мы можем сколько душе угодно искать выход из этого места, но финал будет одним и тем же.

Я прижимаю руку к лицу. От голода у меня начинается мучительная головная боль, делающая раздражительным. Когда терпеть больше нет сил, я отбрасываю одеяло и медленно поднимаюсь, потирая глаза. После длительного нахождения в стазисном состоянии чувствую я себя как похмельный и жду, когда стены комнаты перестанут качаться.

Мне нужен воздух. И еда.

Я надеваю туфли и высовываю голову за дверь нашей комнаты в общежитии. Не успеваю я сделать и пары шагов по коридору, как меня накрывает первая волна дымной мглы. Темно-серый туман выплывает из вентиляционного отверстия в стене, собирается в клубящееся облако, опускается на пол и преследует меня, точно призрак. Я пинаю его, требую убираться, и он мгновенно рассеивается. Но ненадолго. Упорный гаденыш перегруппировывается и зависает на безопасном расстоянии от меня.

Эти дымные туманы я ненавижу почти так же сильно, как пчел, мух и ворон, которых, кажется, тут можно встретить за каждым углом. Все мы слышали истории о том, что бывает, когда происходит Зачистка Времени года и Гея забирает нашу магию – магию, связанную с нашими человеческими душами. Она высасывает ее из наших пустых оболочек и вдыхает в какое-то другое жалкое создание, обреченное сделаться ее домашним любимчиком. Наша магия, воспоминания и души принадлежат ей, даже когда мы прекращаем свое существование. Бывшие Весны становятся пчелами, которые шпионят за нами из ульев в стенах общежития, а Осени получают тела ворон. При мысли о незавидных судьбах Летних Времен года я неизменно содрогаюсь. Они превращаются в жирных черных мух, наводняющих кухню. Совсем как личинки, пожирающие труп. Но дымные туманы – холодные, беспокойные призраки бывших Зим – самые жуткие из всех.