– Что ж, миссис Кенсингтон, вынужден признаться, что ваше печенье куда вкуснее, чем то, что я пробовал в Лондоне или в Париже. Надо обязательно взять у вас рецепт!

Мой друг не был гурманом, поэтому подобная просьба показалась мне странной, но тут я увидел широкую улыбку на лице миссис Кенсингтон. Тут я вспомнил одно из наблюдений Холмса: когда имеешь дело с лицами женского пола, лесть не просто полезна, но и необходима. Обаяние проницательного сыщика возымело желаемый эффект, поскольку всего через пару минут бессодержательной беседы Кенсингтон расслабился и вскоре Холмсу удалось перевести разговор на тему Муни Вальгрен.

– Мне не терпится с ней встретиться, – заявил Холмс. – Судя по всему, она очень интересная девочка.

– Да, слово «интересная» лучше других подходит Муни, – признался Кенсингтон. – Тогда, думаю, нам стоит подняться к ней в мансарду. Но, прошу, будьте с ней полюбезнее.

– Разумеется, – кивнул Холмс.

Мы вслед за Кенсингтоном поднялись по узкой лестнице на второй этаж и очутились в вытянутой комнате с сильно скошенными стенами и парой окон в дальнем конце. Перед окнами горела керосиновая лампа, и в ее свете мы впервые увидели Муни Вальгрен, которая сидела, сгорбившись, за маленьким столиком и что-то рисовала на большом листе бумаги. Девочка была одета в ситцевое платье с пышными рукавами, а на длинной тонкой шейке поверх кружевного воротника висел маленький серебряный медальон.

При нашем приближении Муни подняла голову, и меня тут же потрясли ее черты, поскольку такое лицо, увидев однажды, уже никогда не забудешь. Не красавица, но и не дурнушка, она обладала своеобразной внешностью, иначе и не скажешь: высокие вытянутые скулы, широкий лоб, прямые светлые волосы, ниспадавшие на плечи, маленький рот с необычно пухлыми губами, острый нос, напоминавший птичий клюв, и огромные синие глаза, которые, казалось, смотрели сквозь нас, словно сконцентрировавшись на невидимом мире за пределами нашей вселенной.

– К тебе джентльмены из Англии, – мягко сказал Кенсингтон, когда мы остановились у стола.

Никогда не забуду первых слов Муни – она произнесла их деловым тоном, который показался мне смешным в сочетании с детской непосредственностью.

– Я бы хотела увидеть королеву, – сказала она. – Королева великая женщина.

Я даже не знал, как отвечать на такое странное замечание, но Холмс и глазом не моргнул:

– Уверен, в один прекрасный день королева увидится с тобой, Муни. Ты права, она великая женщина.

– Не такая великая, как мама, – продолжила девочка. – Мама была очень великая. Она умерла.

– Жаль слышать.

– Папа тоже умер. Вы мне сказали, – Муни взглянула на Кенсингтона. – Очень плохо.

Девочка не поинтересовалась нашими именами, поэтому Холмс не стал называть их, а вместо этого посмотрел на крайне затейливый рисунок Муни, на котором, как я догадался, был изображен рунический монолит. Сам камень был едва намечен тонкими карандашными штрихами, а вот надпись прочерчена с большим нажимом, в итоге руны с мастерски выполненными тенями казались словно вырезанными на бумаге. Мне подумалось, что это великолепная работа, которой вполне мог бы гордиться Джордж Крукшенк[8]или Сидни Пэджет[9]. Одно было странным в этом рисунке: на нем виднелась лишь часть надписи, поскольку последняя строка рун постепенно исчезала, словно кто-то пытался стереть ее.

– Вы прекрасная художница, Муни, – сказал Холмс, наклоняясь, чтобы получше рассмотреть рисунок. – Можно спросить, что тут изображено?

– Папин камень, – сказала она. – Очень красивый.

– Да, – согласился Холмс. – Это папа вырезал?

Девочка повернулась к Холмсу. По ее отсутствующему взгляду нельзя было догадаться, о чем она думает или что видит.

– А мне нравится камень, – наконец произнесла она. – Мне нравится небо. Вы когда-нибудь дотрагивались до неба?

– Нет. А ты, Муни?

– О да! Я трогаю его каждый день. Оно чистое и голубое. Мне нравится все чистое.

Интересно, подумалось мне, что теперь скажет Холмс, когда стало совершенно ясно, что девочка не просто «другая», как описывал ее Кенсингтон. Я даже усомнился, понимает ли она вообще, о чем ее спрашивают.

Однако мой друг явно увлекся беседой с девочкой. Он продолжил:

– Я тоже люблю все чистое. А папа любил чистое?

– Папа был грязным. Папа и тот, другой, они были грязные.

– Да, некоторые люди грязные, – согласился Холмс. – Это очень плохо. Люди должны быть чистыми.

Девочка кивнула, посмотрела на рисунок, потом снова на Холмса и проговорила:

– Я их поймала.

– Разумеется. Но куда ты дела их, Муни?

– В коробку. Я поймала их в коробку.

– Понятно. А что они делали, Муни? На чем ты их поймала?

– Я поймала их, – повторила она. – Рочестер знает.

– Конечно же знает, – поддакнул Холмс.

Девочка кивнула и добавила:

– Рочестер забрал коробку. Рочестер знает.

– А мог бы я поговорить с Рочестером? – спросил Холмс.

Девочка без предупреждения поднялась со словами:

– Я так устала. Спокойной ночи.

И тут, к моему удивлению, она начала прямо при нас расстегивать платье.

– Мы пойдем, – заторопился Кенсингтон, когда мы с Холмсом скромно отвели взгляды. – Спокойной ночи, Муни.

– Спокойной ночи, – сказала она нам вслед, когда мы уже спускались по лестнице, оставив Муни Вальгрен наедине с ее странными фантазиями.

– Какая необычная юная леди! – восхищался Холмс по пути домой. – Мне кажется, я таких ни разу не встречал! Работа ее сознания заинтересовала бы доктора Фрейда, вам не кажется, Уотсон?

– Не могу сказать, – ответил я, – но я не уверен, что бедное дитя вообще соотносит себя с реальностью.

– Напротив, Уотсон. Лично я считаю, что она очень даже в курсе того, что происходит вокруг, но просто предпочитает игнорировать происходящее. На самом деле рисунок был потрясающе реалистичным. Нет, я склонен полагать, что юная леди знает намного больше о руническом камне, чем сказала нам.

– Так вы считаете, что она умышленно что-то скрывает?

– Вовсе нет, – покачал головой Холмс, вытаскивая спички и зажигая любимую трубку. – Насколько я понимаю, мисс Вальгрен обладает весьма особым складом мышления, но крайне острым умом, просто он следует совсем другими тропками, чем ваш или мой. Или, говоря иными словами, мы идем одним путем, а она – другим, и потому мы блуждаем в потемках. Как только я найду способ переместиться на ее тропинку, полагаю, многое узнаем.