– Они признают и ценят наш долг – беречь и защищать их, – пожал он плечами.

«Наш долг», – мысленно повторила я, и живот наполнился странным теплом.

– Не знала, что Иномирье нуждается в защите. Ты… вроде как страж?

Амар двигался, как отчетливая тень. И от него веяло прохладой, но отнюдь не неприятной. Даже в глазах приветствовавших его обитателей Ночного базара светился восторг.

– Мне нравится это слово, но, наверное, остальные видят в моем ремесле не защиту, а захват.

Едва Амар договорил, как рука его метнулась к горлу. На миг я даже испугалась, что мой супруг сейчас рухнет, но вскоре он набрал полную грудь воздуха и расслабился.

– Прости, – прохрипел. – Я не врал, когда говорил, что не могу раскрыть все секреты Акарана. По крайней мере пока.

«Значит, страж, – думала я, – но чего?» Ни в одной из прочитанных мною сказок не упоминалось о хранителях, стоящих между людьми и иномирными существами. Вдруг мимо промчалась стайка малышей киннаров [15] – темноглазых, румяных, с когтистыми птичьими лапками. Глядя на них, я затосковала по Гаури. В безопасности ли она? Что стало с Бхаратой? Я успокаивала себя воспоминаниями о стражниках, марширующих к гарему, и заверениями Амара. И все же чувство вины не давало покоя. Мне хотелось верить, будто я сбежала из Бхараты от безвыходности, но мысль о том, что я бросила Гаури, по-прежнему больно жалила.

Я все еще думала о сестренке, когда мы забрели в самую гущу Ночного базара. Вокруг толпились лавочники, торгуясь и вопя, – порой на языках, которые для меня походили разве что на резкий свист. Когда я останавливалась возле диковинных палаток, Амар чуть отступал и замирал за моей спиной. Первая палатка была из черной бархатной ткани, которая хихикала, стоило к ней прикоснуться. Под навесом вращались маленькие стеклянные планеты, издавая усыпляющую песнь.

– Положи одну под коготь, или ступню, или что там у тебя, и спокойный сон тебе обеспечен, ручаюсь!

Хозяин – некто с бычьей головой – начал срывать их с кисточек и перекатывать передо мной, точно мерцающие игральные кости.

– Отдам пять по цене трех! А за все лишь заберу звук твоего голоса на неделю.

– Нет, спасибо, я просто смотрела, – сказала я извиняющимся тоном.

Торговец хмыкнул, собрал заключенные в стекло ночи спокойного сна, и вскоре они уже вновь вращались под навесом палатки, отбрасывая на его лицо блики. Я быстро перешла к соседнему прилавку. Хозяйка, сжимавшая в зубах трубку из розового кварца, равнодушно обвела рукой свой товар.

– Клубок кошмаров, – сказала она, указывая на мигающие клыкастые клочки дыма, – или сплетение дивных грез. Выбирай. Мне, в общем-то, все равно.

Я потянулась к грезам. На вид будто скрученные из стекла, под пальцами они ощущались нежным шелком. Коснувшись одного сплетения, я его почувствовала: сон в дремотный солнечный зимний полдень, греза, где море цветов и ярких свечей омывает мои лодыжки.

Следующий прилавок был завален костями животных. Я взяла одну, вздрогнула и быстро положила на место. Показалось, будто кость меня читала.

– Это для гаданий, дикри [16], чтобы предсказывать будущее, – попыталась завлечь меня грузная дама. За спиной ее покачивались тускло-золотые с огненной каймой крылья.

– Не интересуюсь, – ответила я, думая о своем гороскопе.

– А любовными чарами интересуешься? – Торговка подтолкнула ко мне вырезанный из жемчуга цветок и добавила, подмигнув: – Чтоб любовничек внимание уделял.

К прилавку тут же шагнул Амар и небрежно подвинул цветок обратно к хозяйке:

– Я ее муж. И ей не нужны чары, чтобы удержать мое внимание.

Разглядев его, торговка схватила цветок и несколько раз поклонилась.

Мы двинулись дальше через рынок, и вскоре я увидела еще одно странное существо: переплетенными, будто змеи, руками оно удерживало высоко над головой блюдо с морковной халвой – любимым лакомством Гаури. Я все смотрела на халву, смотрела и никак не могла вспомнить, когда ела в последний раз.

Я жутко проголодалась и теперь боролась с глубинным порывом стащить что-нибудь с одного из тысячи блюд с едой. Я ведь отныне королева или вроде того, а потому должна быть образцом самообладания. Спокойствия. Но желудок предал меня громким ворчанием, и губы Амара дрогнули в улыбке.

– Ты хоть что-нибудь за день съела?

В памяти всплыл запах яда мандрагоры. Было как-то не до еды, когда я готовилась к неминуемой гибели и прощалась с жизнью.

– Не посчитала нужным, – сухо заметила я.

– После прикосновения смерти первый вкус, который ты ощутишь, должен быть сладко-горьким. Как сама свобода.

Я вновь покосилась на морковную халву:

– Поздновато для сладко-горькой пищи.

– Я могу это изменить.

Над темным клочком земли раскинулись деревья, похожие на размашистые письмена, переплетаясь с бледным плющом и буйными цветами, что сворачивали головы-бутоны, когда мы проходили мимо.

– Сюда, – позвал Амар, раздвигая ветви.

Нас встретил фруктовый сад. Я засмотрелась на серебристые деревья, но Амар прошел мимо них прямо к рощице из пяти других. Первое сверкало изумрудной корой, второе – сапфировой, третье – рубиновой, четвертое – кварцевой, а пятое – жемчужной. Под темными ветвями искрились плоды.

– Выбирай, – сказал Амар, срывая блестящий сапфир.

Я вздрогнула, ожидая услышать хруст и лязг зубов о каменную кожуру. Но его зубы спокойно погрузились в мякоть сапфирового фрукта, по пальцам побежал сок. Все еще настороженная, я потянулась к жемчужному дереву и сорвала крупный плод со сферическими отметинами. Он казался таким легким, будто внутри был пустым. Я осторожно надкусила сверкающий бок. На вкус жемчужные плоды напоминали теплые каштаны, спелые груши и терпкий мед. Я со вздохом доела сердцевину и черешок и оглядела другие деревья.

Но только опять потянулась к жемчужному, как по пальцам с негодующим криком ударил пучок взъерошенных перьев. Я отскочила, и в тот же миг меня накрыла тень Амара, а его рука обхватила меня за талию.

– Это лишь чакары, – тихо произнес он у самой моей шеи, так близко, что ноздри затопил его запах – мяты и дыма, кардамона и древесины.

Амар шагнул к дереву и приподнял ветви, показывая четыре пары прищуренных оранжевых глаз.

– Довольно сварливые птицы. Уверены, что луна принадлежит им. Но как бы они ни ворчали – они безвредны. Не обо всех здешних обитателях можно такое сказать.