Внизу.

На контрольной точке.

Значит — пешком…

Сначала туда, потом обратно.

За ним, с помощью, которую еще найти надо…

Ой, мама…

— Сейчас, — говорю, — выхожу к тебе. Жди.

А что делать?!

Когда я его нашел, он улыбался бледными от боли губами.

— Херня, — говорит, — Дим. Я кажется, ошибся. Ты, конечно, посмотри, но перелома, похоже, нет. Вывих сильный, растяжение — имеют место быть. А кости вроде целы, напрасно я паниковал. Если так — то идти смогу, а это главное…

Киваю, соглашаясь.

Мне, конечно, — два рюкзака тащить, да и его самого время от времени.

Но это проще, чем вниз-вверх бегать, да еще за идиота этого переживать: как он там, один в лагере…

А если что не так?!

Бррр…

— Ты, — спрашиваю, — откуда летел-то?

Руку поднял, показал на уступ прямо над нами.

Я прикинул — метров двадцать будет.

Чтоб для городского человека было понятно — примерно шестой этаж.

Это если в доме потолки высокие…

Хорошо, что кусты внизу, а не осыпь.

Или, того хуже, — обломки какие острые. Участок реки-то скалистым можно назвать…

— Ну, ни хрена себе, — вздыхаю.

— А ты как думал, — улыбается.

Угу.

Ты б на себя в зеркало посмотрел, думаю.

На лице — ни кровинки…

Посмотрел его ногу — кости, вроде, и вправду целы.

Но вывих такой, что…

А-а-а…

Махнул рукой, взялся поудобнее за ступню.

— Терпи, — говорю.

Он губу прикусил, кивнул.

Я примерился, дернул.

Как он не заорал — до сих пор не понимаю.

Отдышались.

Я ему ботинок аккуратно ножом подрезал, снял.

Содрал носок.

Нда, опухло серьезно…

Достал из нарукавного кармана штормовки пузырек с йодом и бинт, сделал «сеточку», потом перетянул покрепче.

Он — опять не кричал, только стонал сквозь зубы.

Да капли пота на лбу выступили.

Крупные.

Я засунул себе в рот две сигареты, прикурил, одну ему в зубы вставил.

Подымили.

— Ну что, — говорю, — пойдем?

— Пойдем, — кивает.

До лагеря добрались уже в сумерках. Он, по-моему, пару раз терял сознание от боли.

Но — дошли.

Я сбегал на речку, притащил свой спиннинг, рыбацкий рюкзачок и дохлый, врать не буду, улов.

Наловился.

Ага…

Приготовил ужин.

Заставил его съесть миску гречневой каши и напоил сладким чаем.

Ночью он несколько раз, забываясь, стонал от боли, но утром выглядел уже почти прилично.

Даже опухоль на ноге чуть-чуть спала.

Значит — все правильно делаем.

Собрал лагерь, распихал все по рюкзакам, еще раз осмотрел его ногу, новую «сеточку» йодом нарисовал, перебинтовал.

— Значит так, — говорю, — Серег. Играем с тобой в Чебурашку и крокодила Гену. Помнишь: «Я понесу вещи, а ты понесешь меня»?

— Помню, — усмехается. — Посох мне вырежи, так легче будет…

— Посох, — вздыхаю, — это само собой…

Тронулись.

Несмотря на то, что шли вниз, а не вверх, до вечера сделали только половину дневного перехода.

Да еще и нога у него опять опухла.

Беда.

Палатку ставить не стали, я по-быстрому сварил ужин на костерке, потом засунул его в спальник, залез в свой и моментально отрубился.

Устал.

За ночь опухоль на его ноге опять спала.

Да и сам он сказал, что спал почти нормально, на удивление.

Я сбегал, умылся в ручье, мы позавтракали и пошли дальше.

…Видимо, мы немного ошиблись с выбранным темпом.

Да и, к тому же, чем ниже мы спускались, тем сильнее припекало жаркое южное солнце.

Короче, к обеду вымотались так, что на ногах не стояли.

Правда, прошли — прилично, даже местность почему-то не очень знакомой показалась.

Решили, что — хорош.

Нашли живописную полянку рядом с древним, на удивление отлично сохранившимся дольменом, я кое-как разбил что-то похожее на лагерь, развел костерок, сбегал к реке за водой.

— Как ты, Серый? — спрашиваю.

— Да вроде ничего, — отвечает. — Только устал как собака на одной ноге-то скакать…

— Понимаю, — говорю.

— Да херня, — отмахивается. — Тут-то уже — дойдем. Какие проблемы. Вот, помню, нас однажды на Эльбрусе буран прихватил…

— Слышь, — смеюсь, — «буран». Ты меня со своей альпинистской братвой не путай. Я в ваших делах — чайник чайником…

— Да нет, — улыбается, — ничего, нормально держишься. А давай, кстати, водки выпьем! У нас же осталась, так какой смысл ее дальше вниз тащить. Да и мне «обезболивающее» лишним не будет.

— Давай, — киваю. — Сейчас только пожрать приготовлю…

— Угу, — соглашается.

Процесс готовки, правда, немного затянулся.

Пока я перекурил, пока палатку как следует закрепил, пока то да се.

Короче, к тому времени, как я разлил «по первой», уже начало смеркаться.

Там, наверху, на заснеженных склонах еще царил яркий, чуть по-вечернему розоватый свет, а здесь, в лесистой долине, уже вовсю наваливалась плотная южная темнота.

Потрескивал, рассыпая искры и высвечивая багровыми бликами высящийся рядом с палаткой древний дольмен, задумчивый вечерний костер.

Шумела перекатами шальная горная речушка.

Дымился, остывая, котелок с заваркой.

Хотелось поговорить.

Но сначала — выпили.

Отдышались, задымили сигаретами.

Он поуютнее устроил рюкзак за спиной, закинул руки за голову.

— А вот интересно, — говорит, — Дим, ты ж вроде историк по образованию?

— Да нет, — отвечаю, — филолог. А какая на хрен — здесь и сейчас — разница?!

— Большая, — вздыхает. — Видишь дольмен этот?

— Вижу, — жму плечами. — И что?

Он опять вздыхает:

— А вот был бы историк, рассказал бы, кто, когда и зачем эту херню здесь построил. Веришь или нет, но я их за свою жизнь столько здесь, на Кавказе, перевидал — всегда интересно было…