еще вспомнить жутко. Я бы, наверное, не пошел. А помнишь, как он все плакал после смерти брата? Я подумал тогда даже: плакса, хуже бабы!..

Оба покосились на окна.

— Как бы старушка в самом деле не подвела нас под петлю, — сказал Иван. — Давай выйдем. Если покажутся солдаты, успеем сообразить что-нибудь.

Они направились было к дверям, но заметили через окно хозяйку, возвращавшуюся с узелком в руках.

— Зря подозревали, — покаялся Великанов, — честная бабка.

— Конечно, честная! — подтвердил Оник. — Если бы она была не такой — я бы и минуты тут не сидел.

Вслед за старухой в хату вошел и Гарник.

Хозяйка заговорила еще с порога:

— Для всех-то одежды не нашлось. Кое-что собрала у соседей… Одно спрашивали: какого вы роста?

Она обернулась к рослому Великанову.

— Вот тебе рубаха и штаны. Носил их здоровенный, вроде тебя, парень — сейчас он в армии… А, может, также вот, как вы, скитается где-нибудь. Иваном зовут. Мать даже всплакнула, когда достала вещи.

— Я ведь тоже Иван! — проговорил Великанов. — Ну, бабка, кланяюсь тебе низко. А уж ты поклонись матери того Ивана от меня… Не забуду вашей доброты до гроба!..

— А это тебе, — повернулась хозяйка к Онику. — Не обессудь, — старая одежонка. Да придется обойтись, покуда лучше не достанешь.

Оник тут же переодел рубаху. Брюки оказались ветхими — вот-вот готовы расползтись. Старуха, увидав, что он не решается их одеть, посоветовала:

— Ты их сверху одевай, сынок. Твои-то крепкие… А ты, — она посмотрела на Гарника, — ты уж возьми одежонку моего старика.

Из сундука явились на свет много раз латанные штаны и вышитая украинская рубашка.

— Старик на работу ходил в этом. Возьми.

Великанов и Гарник вышли переодеться в сени и вернулись неузнаваемыми. Солдатскую одежду старуха собрала в корыто и вынесла.

— Большое за все спасибо, мать! — сказал Оник. — Кто знает: может, когда-нибудь встретимся, — будут же лучшие времена?.. Тогда и отблагодарим как следует… Да, только не мешало бы снять и бороды. Не к лицу нам они. Дала бы, мать, ножницы, что ли?

— От старика бритва осталась, — неуверенно сказала хозяйка. Заржавела, должно быть, — сумеете ли побриться?

— А где же он, ваш старик? — спросил Оник и, услышав тяжелый вздох — «помер», — произнес торжественно: — Да возрадуется его душа в раю!..

Смахнув концом платка мутные капли, покатившиеся по щекам, старуха достала из комода коробку с бритвой.

— И кисточка тут! Еще кусочек мыла, и мы в пять минут помолодеем, — весело воскликнул Великанов.

Побрившись, Оник ощупал лицо:

— Одни кости!..

Даже старуха, хлопотавшая по хозяйству, увидев всех троих без бород, заохала:

— Ни кровиночки на лице-то. Ну и времечко!.. И много вас там, в лагере?

— Если хоть половина выживет, мать, и то много, — ответил Оник. — А нашу одежду сожги, в лагере тиф. В день по тридцать-сорок покойников выносят.

— Господи, да вы совсем молодые!.. И кто придумал эту войну проклятущую? Плохо ли, хорошо ли — жили люди, никого не трогали. Безбожников стало много, вот и пришел, по грехам нашим, конец света…

— Не конец света, а Гитлер пришел! — поправил Оник. — Влезли фашисты в наш дом, хозяйничают, как у себя. А нас — за колючую проволоку. Только нет! Не быть по-ихнему.

— Уж очень, говорят, силен. До Москвы дошел, толкуют…

— Ну и что же? Москва не так далеко, дойти до Москвы нетрудно. Посмотрим, как уходить будет… А теперь, мать, разреши поблагодарить тебя еще раз. В другом месте, может, где отдохнем.

— Я бы оставила вас у себя, сыночки, — оправдывалась старуха, — но не могу. Господь с вами!.. Вот возьмите хлебца на дорогу…

Парни попрощались и вышли.

3

Немцев в селе не оказалось.

Но старуха была права: нужно было как можно скорее уходить отсюда. Лагерь был всего в пяти-шести километрах. Как бы не пустились на поиски. Нет, дальше, дальше!.. И чем дальше, тем лучше…

— Если нас задержат, ребята, будем говорить: идем из Львова в Тернополь, ищем работу, — придумал Великанов.

— В Чертков, — поправил Оник. — Мы и в самом деле туда пойдем. Были там у меня до войны знакомые. Может, разыщем, сможем малость передохнуть.

— Ты на украинца похож, тебе поверят.

— А я? — спросил Гарник.

— Ты тоже скажи, что украинец, — ответил вместо Великанова Оник. — Скажи: родом из Крыма, дед по матери был армянином из Трапезунда. Вот и все.

Шли с оглядкой. Садились отдохнуть в укромных местах, потом вновь продолжали путь и радовались, что по дороге не встречаются люди.

На одном из привалов Великанов, лежа в траве и глядя на плывущие в вышине облака, проговорил восторженно:

— Все-таки, ребята, хорошо чувствовать себя на свободе. Даже не верится, честное слово! Хорошо вот так на матушке-земле поваляться. Захочу — встану, захочу — снова лягу. Захочу песни буду петь.

Оник невесело улыбнулся.

— Пожалуй, все это ты и в лагере мог делать. К примеру, лежать тебе никто не запрещал. Целыми днями на матушке-земле валялись.

— Так ведь за колючей проволокой.

— Мы и теперь еще за колючей проволокой. Вот если ты такой разговор заведешь, когда мы перейдем линию фронта, я отвечу: да, Иван, правильно — свобода!..

Гарник редко принимал участие в спорах и разговорах Великанова с Оником.

— Эй, Гарник! — толкнул его в бок Иван. — Я вижу, и тебе свобода вроде не особенно нравится?

— Мне? — очнулся тот. — Что ж, Оник правду говорит: мы еще не совсем на свободе. Эх, ребята! — продолжал он. — Вот я думаю о том, как было бы здорово, ее-ли б мы смогли вывести с собой человек тридцать… Достали б где-нибудь оружие и к своим перешли бы не как несчастные беглецы, а как солдаты.

— Что поделаешь? Много чего можно было бы, а случилось вот так, — Оник поднялся. — Ну, что ж, пошли!.. Доберемся до следующего села — поищем там приюта.

К вечеру они пришли в это самое следующее село.

На этот раз беглецы смелее ступили на сельскую улицу. Но вскоре же поняли, что им следовало быть гораздо осторожнее.

На площади, у церкви, толпились люди. Беглецы остановились в нерешительности. Но их уже заметили.

— Эй!.. — крикнул кто-то. — А ну, ступайте сюда!

Это был первый случай, когда их останавливали. Но почему? Кому какое дело до трех людей, скитающихся по дорогам войны?

С плохим предчувствием Оник вышел вперед.

— Здравствуйте, братцы! — сказал он, пытаясь улыбнуться непринужденнее.

Из толпы только один, круглолицый, откликнулся на приветствие:

— Здоровеньки булы!

Все другие молча рассматривали пришельца. Оник про себя решал, что это были за люди и как