докладам Энолы Гай, «Авионика», пришедшая в себя, всегда была «Авионикой», и ничего похожего на поведение Крушины в докладах я не заметил. Разве что угрюмость и молчаливость – но, как бы мне не хотелось принять это за доказательство успеха миссии, это скорее естественная реакция на нестандартную ситуацию. Я запретил Эноле Гай говорить, где она находится, по какой причине к ней не пускают родных, и что вообще происходит.

Сомнительное доказательство и ощущения Рея, опознающего её как мёртвую: биологически девушка стопроцентно жива. Его нестандартное восприятие её может означать что угодно в равной степени.

И всё же я уверен: в тот раз, самый первый раз, за горло меня схватила Крушина. Дам руку на отсечение: я узнал эту силу, этот гнев, эту боль. Я видел их в тот, последний миг, когда она осознала, что умирает. Я помню, как она рванулась ко мне – хотела забрать меня с собой. Тогда не смогла.

Но вот, наконец, добралась: протянула ко мне руки с того света, через время и расстояние. Она прошла через всё это, чтобы меня убить.

От одной этой мысли моя кровь закипает в предвкушении.

Но что же случилось после того, первого раза? На протяжении стольких недель, находясь рядом со мной, она абсолютно не реагировала. Все потому что была без сознания? Или потому что это была не Крушина?

««Авионика»? Не смеши меня. Ты там, я знаю».

Преисполненный предвкушением, толкаю дверь и захожу в палату.

«Авионика» недоверчиво глядит на меня, но в её взгляде я не нахожу ничего знакомого. Любопытно, что она не удивилась моему приходу.

– Добрый день! – пускаю в ход всё обаяние, что есть, и стараюсь подойти к кровати как можно увереннее: хотя ещё помню, как она застала меня врасплох в тот, первый раз. Конечно, сейчас её руки зафиксированы, но Крушина всегда была изобретательна в атаках. – Авионика, так?

Молчание в ответ. Взгляд становится надменным: небеса милосердные, что за экземпляр рода человеческого мне достался! Не разочаруй меня, я много жду после таких многообещающих реакций!

– Ты, похоже, не удивлена. Знаешь, кто я?

В этот раз пауза не длится долго.

– Полагаю, вы чей-нибудь начальник, – небрежно роняет она. Она холодна и равнодушна, а меня, наоборот, распирает от желания выяснить, что же за диковина передо мной. – Рано или поздно должен был появиться какой-нибудь главнюк.

Словечко, часто употребляемое Крушиной, прошивает током: но обольщаться рано – я слышал это слово и от других людей, это не доказательство. И всё же мне, с одной стороны, до жути страшно быть рядом с ней, а с другой это возбуждает ещё больше.

– Очевидно, что вы не врач, – её взгляд слегка обегает по моим плечам и груди и возвращается к лицу – и смотрит она мне прямо в глаза, не стесняясь и не волнуясь. – Так же, как и то, что это не больница, девушка, приходящая сюда – не сиделка, а это, – она поболтала руками на привязи, – не часть лечения.

Ах, какой взгляд! Какая провокация из угла, в который тебя загнали! Во мне гудит вулкан: либо эта «Авионика» по стечению обстоятельств такая же стерва, как и Крушина, либо их души начали симбиотически влиять друг на друга, сосуществуя вместе. Мне отчаянно хочется, чтобы Крушина была там, в глубине этих серых глаз: у меня руки чешутся оттуда её вытрясти.

Ничего не отвечаю, но блеск в глазах наверняка меня выдаст.

– Для чего я вам? – впервые в её голосе проскальзывает эмоция – недоумение. Моё молчание выбивает её из колеи. – Не думаю, что вы мне помогаете, уж извините. Не думаю, что у вас есть какой-то корыстный план относительно меня. Так для чего я вам?

Передо мной просто напуганная девушка. Теперь досаду чувствую я: не будь такой неинтересной, сопротивляйся.

Я молчу, и она вновь суровеет.

– Полагаю, вы хотите меня убить.

Тепло разливается в груди. «Молодчинка, так держать! Как же работает твоё мышление? Чувствуешь опасность интуитивно?».

– Думаю, вы маньяк, – будничным тоном заключает она. – Вы что-то хотите узнать, – пытливо смотрит на меня, пытается считать реакцию, – Что-то относительно тела? – «Ох, не выдать бы себя, не выдать!». – А как узнаете, сделаете так, словно меня и не было?

Эти слова выбивают из меня дух, но следом в голове разливается эйфорическое щекотание. «Так и знал! Ты не могла сама это понять, наверняка это Крушина подсказывает тебе! Она помнит, что такое «охота», она помнит, чем они заканчиваются. Она знает меня, она помнит, что случилось между нами, она велит тебе меня опасаться!».

– Что за глупости! – улыбаюсь как можно более миролюбиво, а сам почти невесом, эйфорическое тепло разливается от груди к кончикам пальцев. – С чего ты это взяла?

– Мне делают уколы и перевязки, заботятся о выздоровлении тела, но вот это, – она подняла руки и продемонстрировала короткий ход привязи, – явно не для моей безопасности.

«Ну давай, Крушина, покажись! Ради этого я даже рискну!».

Опираюсь рукой на кровать, наклоняюсь вплотную, заглядываю в ей глаза.

– Это потому, что ты в прошлый раз напала на меня.

«Давай же, давай! Я в зоне атаки!».

Смотрю то в правый, то в левый глаз, ищу намёки, знаки, что подскажут мне, что Крушина там, дрожу от предвкушения удара. Но на меня строго смотрит лишь «Авионика».

Десять секунд, двадцать, тридцать. Сердце колотится. Ничего не происходит. Но вдруг…

– Не без причин, – цедит она.

Мурашки продирают по спине, волосы на затылке встают дыбом. Лоб изнутри черепной коробки словно щекочут пузырьки шампанского.

– Глава?

Вздрогнув всем телом, отшатываюсь от кровати. В дверях стоит недоумевающая Энола Гай с подносом еды. «Чёрт, я и забыл о ней!».

– О, время обеда! – чувствую, как кровь ударяет в лицо. «Улыбайся, и ничего не объясняя, ретируйся». – Не буду вам мешать!

На ватных ногах просачиваюсь в коридор и, обессилев, опираюсь на стену. Меня бьёт мелкая дрожь от гремучей смеси ужаса и восторга. Не в силах совладать с собой, закисаю от смеха.

«Как же восхитительно!! Аааа! До чего же хорошо!».

Пятый

Не знаю, что за затмение на меня нашло.

Стоя у завобмундирования, я твёрдым голосом потребовал отдать мне рюкзак девушки из изолятора. Если бы он задал хоть один вопрос, я бы просто убежал. Но завобмундированием лишь кивнул и через полминуты передо мной лёг прозрачный пакет с рюкзаком внутри.

Я даже опешил от лёгкости, с которой всё получилось.

Пока шел с пакетом до своей комнаты, был скован: если бы хоть кто-то спросил у меня, что в пакете,