Надж всхлипывает.

— А помнишь, когда Газзи только начал всех передразнивать и без остановки пугал нас полицейской сиреной? Кто заклеил ему во сне рот липкой лентой? Ты!

Она потерлась о мое мокрое от ее слез плечо.

— А «Волмарт» помнишь? Мы тогда пошли туда пару трусов стянуть, а продавец за нами погнался. Помнишь, как ты огнетушитель со стены сорвала и под ноги ему кинула? Он свалился как подкошенный, а мы унесли ноги. И все благодаря тебе.

Надж молчит, и я уже готова поздравить себя с успешным предотвращением опасности, как она говорит мне почти в самое ухо:

— Быть особенной и быть абсолютным чучелом и белой вороной — большая разница. Я изгой, и я остаюсь здесь.

— Представляешь, она сказала, что она белая ворона и полный изгой и что она остается здесь. Что бы я ей ни говорила, как бы я ее ни убеждала, она все равно хочет остаться.

В полной ночной тишине мой голос звучит неестественно громко, хотя самой мне кажется, что я говорю шепотом. Рядом со мной Клык привалился к огромному валуну, еще теплому от дневного солнца. После рыданий и моего полного фиаско в комнате Надж мы с Клыком улетели в пустыню, нашли там совершенно голое место, где любую опасность за сотню миль разглядишь.

Клык хмурится и озабоченно трет себе лоб.

— Ты помни: она еще ребенок. И сама не знает, что ей нужно.

— Зато я знаю, что нам пора отсюда сматываться. Что, если она и вправду с нами не полетит?

Луна освещает его профиль. Глаза у него такие же черные, как небо. И такие же глубокие.

— И ты что, хочешь сказать, что мы можем ее заставить?

От его «мы» мне становится легче. Но, честно говоря, сделать с ней мы ничего не можем.

— Даже если мы ее заставим, — соглашаюсь я с Клыком, — она только разозлится и нам этого не простит.

— Вот именно. Она не хочет быть с нами. И, значит, что мы ни делай, ничего хорошего из этого не выйдет. Каждый должен сам выбирать.

Я пристально вглядываюсь в его лицо, стараясь понять, о ком он говорит. О Надж или?..

— Это правда… — Я собираюсь добавить что-то важное про Надж, но тут же забываю что. — Ммм… она… — Я растеряла все слова, глядя на сосредоточенное, серьезное лицо Клыка.

Он наклоняется ближе ко мне. Когда он успел так вырасти? Четыре года назад он был тощей жердью. А теперь…

— Макс, я выбрал тебя, — мягко произносит он.

Его жесткая, мозолистая рука нежно берет меня за подбородок, и внезапно его рот покрывает мне губы. Мозг мой полностью отключается.

Мы пару раз целовались и раньше. Но теперь все по-другому. На сей раз я подавила желание сорваться с места и с криком дернуть от него подальше. Закрываю глаза и, невзирая на страх, обвиваю его руками. Потом мы каким-то образом заваливаемся на бок на прохладный песок. Я обнимаю его крепко-крепко. А он так же крепко меня целует. И мне очень, очень-очень хорошо. Стоило только забыть мой всегдашний ужас, как меня стремительно понесло в сладкую, мягкую пустоту, в которой ничего нет, кроме Клыка, где я ничего не слышу, кроме его дыхания. И в которой мне ничего больше не надо, только чтобы ЭТО продлилось подольше.

Постепенно наши поцелуи из жадных становятся нежными. Мы больше не сжимаем друг друга так судорожно. Дыхание становится ровнее, и мысли снова соединяются в осознанные цепочки. А вместе с ними возвращается моя истерическая трусость. Только я стараюсь не выпустить ее за пределы моей черепушки. Потому что мне совсем не хочется испортить то, что только что между нами случилось. Как я обычно это делаю.

Я покосилась на Клыка. Он лежит на спине, прижимает меня к себе и смотрит в небо. На миллиарды звезд, которые видишь только в пустыне. О существовании которых даже не подозреваешь. Клык улыбается, и лицо у него мягкое и совсем не замкнутое.

У меня на языке вертятся мои всегдашние колкости. Но я плотно прикусила язык — не фиг трепаться попусту. Надо просто лежать и беречь охватившее меня чувство хрупкости, и думать о том, что между нами произошло и происходит, и размышлять о том, с каких пор я его так мучительно люблю, и удивляться тому, как страшна и как чудесна моя любовь.

И как остро чувствует ее каждая клеточка моего тела.

Ничего хуже с девчонкой произойти не может.

Я искренне рекомендую ЭТО каждой девчонке.

Когда Клык спрашивает, не пора ли возвращаться назад, я совершенно не понимаю, назад к чему?

Вот мой мозг: «О».

Вот мой мозг после случившегося между нами: «.».

Скажите, печальная перемена.

Вдруг парочка моих нейронов оживает, и я сразу вспоминаю. Пора возвращаться назад к нашей семье-стае. Назад к Надж, которая хочет избавиться от своих крыльев.

Мы поднимаемся в небо. Лечу, мощно взмахивая крыльями. Только чуть-чуть морщусь от недавней, почти зажившей раны. Еще пара дней, и она совсем заживет.

— Оооо! — шепотом кричит Клык.

И я тоже все сразу вижу. Звезды показывают два часа ночи.

Посреди пустыни наш новенький, с иголочки, дом-убежище сияет каждым окном, каждым дверным проемом.

Дурной признак.

Мгновенно мои романтические мечтания сменяются душераздирающим страхом и чувством вины. С кем-то из наших случилось что-то ужасное, а я в это время с Клыком всякой ерундой в пустыне занималась. Идиотка! Вот еще одна из причин, по которой нельзя целоваться.

Стремительно снижаемся и резко тормозим, поднимая столб пыли. Передняя дверь широко распахивается, и из дома выбегает Газ.

Хватаю его за руку:

— Что? Что случилось?

— Макс! Клык! — вопит Газзи. — Я думал, вы пропали. Я думал, они вас украли!

— Нет, нет, мой мальчик. Вот же мы, мы здесь. Мы просто полетать решили, — бормочу я все еще заплетающимся языком. — Что происходит? Почему все проснулись?

Во дворе появляются Игги и Надж. А где Ангел? Я вздыхаю с облегчением, видя, как она выходит из дома. Позади нее плетется недовольный Тотал. Слава богу, все на месте.

Вдруг наступает мертвая тишина. Какая бывает только в полночь в пустыне, когда все вокруг внезапно одновременно замолкают. Надж, Игги, Ангел, Тотал и Газзи пристально смотрят на нас с Клыком. Лица у всех тоскливые.

Перевожу взгляд с одного на другого. Похоже, они все здорово напуганы. Но они ни от кого не убегают. Ни на одном их них нет ни царапины, ни капли крови. Значит, в последние двадцать минут они ни с кем не дрались.

— Что происходит? — Я внимательно заглядываю каждому из них в глаза.

— Ммм… Они… — начинает Надж, но принимается задушенно кашлять. Потом смотрит на остальных и начинает сызнова, храбро поднимая на меня взгляд. — Макс. С твоей мамой беда. Похищена доктор Мартинез. Она пропала.