родные края, как сделал Маркус. В горы, в отчий Мюррен — крохотную деревушку на самой вершине огромных скал. Эта мысль, внезапная и пронзительная, наполнила его радостью. Дисмас невольно улыбнулся. Да, время настало. Он пришпорил коня в рысь.

Сначала он заглянет к своему другу Дюреру. Нет, сначала зайдет в баню, отмокнет в горячей ванне, переоденется в чистое, а потом — к Дюреру. Они славно поужинают, немного захмелеют — на этот раз не до такой степени, что Дюрер полезет на стол выкрикивать оскорбления в адрес папы, — после чего Дисмас наконец-то выспится на чистом белье в собственной кровати. А утром отправится к мастеру Бернгардту за своими сбережениями.

Он прикинул, много ли накопил. Согласно последнему отчету мастера Бернгардта — больше двух тысяч золотых флоринов. Приличная сумма. С лихвой хватит на всю оставшуюся жизнь. Для такого богатства нужна повозка. Дисмас чуть было не расхохотался. Да, он отправится домой, найдет себе добронравную милую девушку и напихает ей полное пузо ребятни. Построит дом и каждое утро будет глядеть на горы, на Эйгер и Юнгфрау, — вид, от которого всякий раз захватывает дух. Не надо гоняться за мощами и лебезить перед продажными архиепископами. Дисмасу давно не было так покойно и хорошо — с тех самых пор, когда Хильдегарда и дети были еще живы.

Дюрера он застал в добром здравии. Тот провел зиму в Венеции и с жаром рассказывал Дисмасу о какой-то новой технике, называемой chiaroscuro. Из его объяснений Дисмас лишь смутно понял что-то про контраст света и тени. Дюрер с гордостью показывал свои новые гравюры, и впрямь замечательные, а потом объявил, что пишет труд по математике — науке, в которой обладал глубокими познаниями.

Италия неизменно действовала на Дюрера освежающе, хоть он и осуждал моральный облик итальянцев. Его распирало от новостей. Наслушавшись омерзительных сплетен, в основном про причуды и странные наклонности папы Льва, художник лишь больше укрепился в своем уважении к Лютеру. Дюрер рассказал, как папа, удумав заполучить Урбинское герцогство для своего племянника Лоренцо, затеял войну, обошедшуюся в астрономическую сумму — восемьсот тысяч дукатов золотом. Это возмутило некоторых кардиналов, и они вознамерились отравить папу.

— Жаль, у них ничего не вышло, — вздохнул Дюрер.

Расправа над кардиналами была ужасной.

От папы беседа перешла к последней филиппике Лютера в адрес Рима; в ней он называл папу антихристом и, прости господи, «великой бесноватой вавилонской блудницей». Дисмас взял с Дюрера слово, что сегодня в «Жирном герцоге» обойдется без пьяных поношений.

Дюрер с содроганием вспомнил последствия прошлой гулянки: гомерическое похмелье и Агнессу, в неистовом гневе равную Медее. Друзья решили приятно провести время, на этот раз придерживаясь Сократовой умеренности.

За ужином Дисмас рассказал Дюреру про Альбрехта и его шарлатанскую лодку святого Петра. Упомянул он и об озарении, снизошедшем на него по пути в Нюрнберг, и о планах оставить торговлю реликвиями и вернуться в родные края. Он добавил, что эти счастливые мечты припорошены грустью, поскольку теперь приятели станут видеться реже, и пообещал устроить в доме комнату с большим окном, чтобы Дюрер, приезжая в гости, мог там рисовать.

Дюрер заявил, что в кантонах рисовать нечего.

— Кто мне будет позировать? Коровы?

Дисмас отвечал, что обязательно купит громадное зеркало, чтобы Дюрер мог писать свою любимую натуру.

Дюрер расхохотался. Ужин шел славно.

Потом Дюрер сказал:

— Слава богу, Агнесса не послушалась твоего совета и не отнесла деньги этому пройдохе Бернгардту.

— Ты о чем? — удивился Дисмас.

— Ты забрал у него свои сбережения?

— Покамест нет, а что?

Дюрер с ужасом поглядел на друга:

— Я думал… Ты так благодушен… Вот я и решил, что ты успел забрать деньги.

— Я же был в отъезде, Нарс. Только-только вернулся.

— Боже милосердный… — ошеломленно протянул Дюрер.

— Что случилось?

Дюрер подозвал кабатчика:

— Бренди. Две порции, и побольше.

Магнус ушел к стойке.

— Бернгардт в тюрьме, — сказал Дюрер.

— В тюрьме? За что?

— Вроде как за кражу.

— За кражу? Кого он… обокрал?

— Да всех, — пожал плечами Дюрер. — Всех, кто доверил ему деньги, чтоб он их выгодно вложил. Там список о-го-го какой. По крайней мере, ты в неплохой компании. Эрнст, герцог Брауншвейгский. Герлах фон Изенбург-Ноймаген. Бруно фон Изенбург-Бюдинген и прочие Изенбурги. Многие Шварценберги. Георг, герцог Гогенфельский. Ну и всякие Гогенцоллерны — Фрейнар, Генрих, Франц… — Заметив, как побледнел приятель, он решил хоть как-то его подбодрить: — Может, и Альбрехт фон Майнц держал у него деньги? Самое паршивое, что Бернгардт облапошил не только аристократов — на них-то насрать, они просто выжмут еще денег из крестьян и продолжат пить дорогое вино и развешивать гобелены. Говорят, что ему доверили свои деньги несколько монастырей. И Нойштадтский дом призрения. Ну не скотина ли? А еще — Фюртское общество слепых! Одно дело — воровать у толстосумов, — но у слепых?! Какая наглость! В аду его точно ждет теплое местечко… — Дюрер умолк и тронул Дисмаса за плечо. — Ты что, все деньги у него держал?

На казни мастера Бернгардта, состоявшейся две недели спустя, не было недостатка в зрителях. Все сходились в том, что отсечение головы — слишком великодушный способ доставки презренного мошенника Сатане. Поступали ходатайства о более продолжительных способах умерщвления. Для исполнения приговора намеревались пригласить заплечных дел мастера из Майнца. Среди изобретений, прославивших город, был не только печатный станок.{7} Майнцский палач недавно предложил новый метод экзекуции под названием «большая марионетка». Уши, ладони и стопы приговоренного протыкали громадными рыболовными крючьями, к которым привязывали веревки, и подвешивали несчастного, заставляя его плясать в воздухе вплоть до наступления смерти. («Малую марионетку», позволявшую ногам жертвы касаться земли, использовали для пыток.) К сожалению, городской совет Нюрнберга посчитал, что применение этого способа станет нежелательной рекламой инноваций города-конкурента.

Герцог Гогенфельский, потерявший внушительную сумму, предлагал воспользоваться своей медвежьей ямой и услугами своего паладина Зигфрида. Другие настаивали на тлеющем костре, памятуя о недавнем сожжении ведьмы, которое растянулось почти на целый день благодаря совокупному эффекту крепкого ветерка и сырых фашин.

В конце концов верховный судья Нюрнберга возобладал над крикунами, требовавшими самого жестокого наказания, и, к шумному недовольству толпы, объявил казнь через обезглавливание. Впрочем, когда мастера Бернгардта вывели к Вороньему камню, присутствующие убедились, что пребывание мошенника в нюрнбергской темнице было не из приятных. Однако же это мало кого утешило.

Дисмас не присутствовал на казни. Он погрузился в чернейшую депрессию, две недели не вставал с кровати, почти не ел и не пил. Верный Дюрер приходил каждый день, а то и чаще, настойчиво стучал, но