Что ж теперь делать-то? Ну со снами ясно-понятно план разработан, но пугает то, что силы во мне теперь немерено: и своя от роду, и от родной бабки, а теперь и от Агрипины. А что с той силой делать-то? Кто б научил? Агрипина могла, да не успела. Еще и наследство это. Ну вот похороним, поживу немного тут, как завещано. Съезжу в банк, гляну, что там. А что мне делать с Гришкой и Ночкой? Если домой к родителям в таком обществе заявлюсь, так люди ж шарахаться будут, молва-то быстро разлетается, а о том, что бабка ведьмой была, в моих родных кроях всем ведомо. Но это полбеды, а что делать, когда учебный год начнется? В общежитие-то с животными нельзя…

Словно в ответ на мои мысли, обдав меня порывами ветерка из-под крыльев, рядом беззвучно опустился Гриша.

– Да, дружок, о тебе-то я и думала, – невесело усмехнулась я, погладив ворона по голове, и тут же с другой стороны прильнула Ночка, пришлось и ей немного ласки выделить.

Так и просидели втроем до рассвета. А там уж надо было что-то делать: встала, потянулась, морально готовясь к дальней прогулке до той деревни, куда автобусы ходят.

– Вот и где мне этого Кондрата искать? – ни к кому конкретно не обращаясь, проворчала я.

Тут же Гришка встрепенулся – взлетел, уселся на один из черепов на калитке, и Ночка к нему присоединилась. Нет, на забор не взобралась, но метнулась к выходу со двора и замерла, будто в ожидании.

– Хм… – только и смогла выдавить я, уже устав удивляться разумности Агрипининой… вернее, теперь уже моей – живности.

Делать нечего, притворила входную дверь в дом и вышла на дорогу, по бабушкиному методу закрыв калитку черепом.

Гриша кружит над нами, нет-нет да улетая немного вперед, Ночка бежит впереди меня по дороге, виляя пушистым хвостом. Идем. А возле того дома, где мы с моим провожатым когда-то разошлись, зверье мое и остановилось. Причем внутрь не сунулись, а дружно с двух сторон от калитки уселись и ждут меня.

– Хм… – повторилась я, ощущая, что меня заклинило на хмыканье. – Хозяин! – кричу.

Сначала никто не отвечал. Решив, что дома никого нет, развернулась, собираясь вернуться в… теперь уже свой дом, и тут откуда-то со двора послышался скрип открываемой двери и тихое покашливание.

– Кто там в такую рань кричит? – раздался знакомый ворчливый голос.

– Вы Кондрат? – вернувшись к калитке, спрашиваю.

– Ну я… – щурясь против утреннего солнца, ответил мужик и, видать, рассмотрел: – Ох! Никак дождалась Агрипка внучку-то? А я, дурень старый, не верил… Ты погоди… – засуетился мужичок. – Я мигом…

Не прошло и пары минут, как он уже вышел на дорогу и молча кивнул, чтобы шла вперед. Ну и ладно, не гордая, надо идти – пойду. Считай, сутки не спала, да еще и все эти события напрочь выбили меня из колеи, поэтому сил на вопросы просто-напросто не было.

В дом вошли все так же молча. Кондрат прошел в спальню. Окинул взглядом лежащую на своей кровати Агрипину, поклонился едва ли не до самого пола, да и вышел обратно на улицу. Я в растерянности наблюдала за его действиями, но с расспросами не лезла. Мужик тем временем прошелся до сарая, заглянув туда, выбрался наружу уже нагруженный лопатой, деревянным крестом и огромным венком. Поставил все это у выхода из дома и, звеня ведрами, пошел к колодцу.

– Вот, – буркнул он, ставя ведра возле Агрипининой кровати. – Обмой ее. Негоже хорошему человеку грязь с собой уносить, – добавил он и всучил мне тряпицу. – И одежку потом свежую на нее надень. Она в нижнем ящике комода на такой вот случай лежит.

Ушел. Постояла я немного, но делать нечего, придется мыть. Жутко это, когда еще вчера бодрый и здоровый человек превращается в безвольную куклу. А еще… еще кажется, что все это ошибка и она живее всех живых – ведь, говорят, тело отвердеть должно, а оно мягкое! Безвольное – да, но не закостеневшее, как в фильмах показывают или в книгах пишут. Я и пульс пощупала, и сердце послушала, и даже зеркальце к носу поднесла, надеясь увидеть признаки жизни. Увы.

Обмыть ее оказалось несложно, а вот с одеванием возникли некоторые сложности: Агрипина хоть и была тщедушной, но как на безвольно лежащее тело натянуть платье? В конце концов я управилась. Взглянула на нее и не удержавшись расчесала ее шикарные волосы, заплетя их в косу.

В желудке урчит, а от мысли о еде воротить начинает. Кондрат куда-то запропастился, а что дальше делать – не знаю. И тут вспомнилось письмо и слова о шкатулке. Отыскать ее труда не составило, оказалась она простенькой на вид, но отнюдь не крохотной, да и увесистой на удивление. Вышла я в светлицу, села за стол, открыла крышку и… зависла, как допотопный комп. И было отчего.

Три перетянутые резинкой пачки денег: в одной пятитысячные купюры, в другой тысячные, а в третьей… стодолларовые! И пачечки основательные такие – сантиметров по пять в высоту. От греха подальше я их первой попавшейся тряпицей обернула и на дно своей сумки спрятала. Это ж что, я теперь миллионерша? И придется от каждой тени шарахаться, боясь, что ограбят. Не было печали…

Дальнейшее изучение содержимого меня окончательно в тоску вогнало. Ну вот что я за человек такой? Не было денег, горевала, но жила, появились – печалюсь. В общем, все оставшееся пространство шкатулки занимали рассортированные по мешочкам драгоценности. В камнях я особо не разбираюсь, но уж золото-то точно могу от всего прочего отличить. Были тут и серебряные вещички и еще из какого-то белого метала, уж не знаю, то ли это белое золото, то ли платина. Теперь меня уже ничем не удивишь. В общем, нашла в доме полиэтиленовый пакет и сложила все это добро туда и тоже запрятала в сумку, а шкатулку обратно на место положила. Тем временем и Кондрат вернулся: по-хозяйски прошел к умывальнику, вымыл руки и уселся напротив меня.

Сидим. Молчим. Не знаю я, что в таких случаях говорить надобно. Когда мою родную бабушку хоронили, совсем малой была и не помню, как все было.

– Ну вот, – нарушил молчание мужчина. – Отдохнули. Пойдем подсобишь, – говорит и, встав не дожидаясь моей реакции, направился к выходу.

Очутившись во дворе, проследовала за ним к сараю. Внутри, оказывается, и гроб заготовлен был. Вот и как мы его вдвоем потащим? Как-то жутко от мысли, что уронить можем. Непочтительно это по отношению к усопшей. Но делать нечего, вынесли его во двор.

– Жди тут, – буркнул Кондрат и вошел в дом, а спустя пару минут вышел, неся на руках Агрипинино тело.

Уложил его осторожно в гроб. Поправил одежду, сложил сухонькие старушечьи ручки на груди покойницы. Перекрестился и взглянул на меня, словно чего-то ожидая. А я… я растерялась.

– Прощаться будешь? – говорит. – Я его сейчас заколочу, она так просила, чтобы вынесли уже закрытый и не открывали за пределами двора.

Это, наверное, была самая длинная фраза, что я слышала из уст этого человека. Подошла к гробу, коснулась прохладной руки. Мысленно попросила прощения и поблагодарила за все, а потом не сдержалась и поцеловала Агрипину в лоб. И тут показалось, будто в ответ мне пришла волна тепла и ласки. Словно приняла мои пожелания покойница и в ответ благословила.