– Почти полсарая дров заготовила, – продолжал Федька, будто про себя, – и откуда у человека силы?

– Она давно приехала? – поддержал разговор Тонкий, чтобы Федька не уходил в себя.

– С утра. Как приехала, так и рубит, и рубит… – Федька медитативно бубнил себе под нос, открыл ногой дверь, вышел первым на крыльцо и встал на пороге. Тонкий в него чуть не врезался:

– Ты чего, Федь?

– А? – Парень подтер нос рукавом. – Хватит дров, говорю.

Тонкий аккуратно обошел его (пускай медитирует на пороге, если нравится) и сам подошел остановить тетю:

– Хватит дров! Пацаны сказали, ты с утра тут колешь!

Тетя расколола еще полешко, аккуратно сложила его на землю, только потом воткнула топор в чурку. Ленка, сидевшая рядом на бревнышке, от души удивилась:

– С утра?

Тетя Муза только хмыкнула:

– Это не работа, Елена, это активный отдых. Работа – когда головой и в обязательном порядке.

– Дрова колоть? – тупо спросил очнувшийся Федька. Ленка хихикнула:

– Ага! Головой и в обязательном порядке. Обязательно коли дрова головой. Это и есть настоящая работа!

Федька вопросительно поднял голову, через секунду, поняв, наконец, что сморозил чушь, насупился и сел на крыльцо:

– Сама ты головой.

Он был совсем жалкий: мелкая фигурка на крыльце, освещенная фонарем. Тонкому показалось, что он сейчас разревется. Ленка, блин, тоже, нашла ровню, над кем потешаться! Но тетя Муза быстро восстановила порядок:

– А что, Федя, у вас коровник тут есть? Его вычистить не надо ли? Елена давно мечтала…

Ленка сделала такое лицо, что сразу стало ясно: и не мечтала она о таком счастье, даже в ночных кошмарах не видела!

– Коза есть, – наивно ответил Федька. – Тоже грязная. Пойдем покажу!

Он спрыгнул с крыльца, взял Ленку за руку (она даже не сопротивлялась) и повел в дальний угол огорода, к дощатой развалюхе, предположительно, сараю с козами.

– М-да. – Тетя проводила их взглядом. – Цени, Санек. У тебя родители хоть и по командировкам вечно, а все-таки есть.

Тонкий не понял, о чем это она, и с чего вдруг заговорила о родителях. На всякий случай уточнил:

– У Федьки тоже есть.

– Теперь-то конечно. Федька говорил – приехал сюда только прошлым летом.

– Что значит «теперь»? Он детдомовский?

Тетя кивнула:

– Я так поняла, не он один. У Ван Ваныча своих меньше половины.

– Ван Ваныча?

– Завгара, который на дороге под машиной валяется с Петрухой на пару. Где у них умывальник здесь? – Тетя отряхнула ладони, глянула, что получилось (равномерно-серый цвет), оценила бесполезность своего занятия и стала оглядываться по сторонам, в поисках умывальника.

– В доме я видел один.

Тетя кивнула и пошла было в дом, но помыть руки ей не дали. За калиткой заплясал луч фонаря, доплясал до Тонкого с тетей и врезал от души по глазам. Убил бы за эту привычку! Тонкий прищурился и сквозь слезы разглядел фигуру за калиткой. Петруха, что ли? Он.

– Сань! Теть Муз! Пойдемте машину толкать, отец сказал – в гараже дочинит!

– Давно пора. – Тетя обреченно глянула на свои руки, распрощалась, наверное, с мыслью помыть их хотя бы до полуночи и кивнула Сашке: «Пошли».

Глины было столько, что хватило бы на целую гончарную мастерскую. Причем, мастерскую можно было открывать прямо здесь: «жигуль» послужил бы помещением, каким-никаким, а колеса «Жигуля» можно было бы переделать под гончарные. Все равно здесь, на глине и ухабах, они ни на что больше не годятся! Тонкий убедился в этом, пока толкал машину по полю к дому. Тетя с Петрухой и Ван Ванычем, конечно, тоже помогали, но от этого было не легче. Особенно надрывался Петруха. Вроде толкал вместе со всеми, ни больше, ни меньше, но на лице его была такая гримаса, что Тонкого совесть замучила. Может, отпустить парня, сами справимся? А то вон как надрывается, жалко его!

– Может, она заведется? – в сотый раз спросил Петруха, голосом раненой балерины.

– Нет, – отрубил Ван Ваныч. – Иначе я бы вас не звал. Да ты чего разнюнился? У тебя дела, что ли?

– Да так, ерунда…Дотолкаем и пойду.

Хитрющий он, Петруха этот! «Дотолкаем и пойду», – сама добродетель, блин! А вот сейчас старший оперуполномоченный на это купится! Потому что Петруха ей не племянник, его сильно мучить нельзя!

– Иди, Петь, мы справимся! – Купилась-таки тетя Муза. И Ван Ваныч ее поддержал:

– Правда иди! Тут осталось-то!

За усами травы Тонкий уже видел калитку. Все равно далеко. Все равно еще толкать полчаса, не меньше. Все равно все устали. А Петруха все равно крикнул: «Ну спасибо!», – и ушел. Убежал почти, быстро так. Ну и пожалуйста.

Тонкий с удвоенной силой налег на машину (что-то стукнуло в багажнике) и услышал шум мотора. Не просто шум мотора, а рев мотоцикла! Мечтать, конечно, не вредно, что вот сейчас так примнется трава под могучим колесом мотоцикла, и знакомые байкеры, Серый и Димон, встанут перед Тонким как лист перед травой и предложат помощь…

– Федька сказал, что вы здесь до утра будете, а сам куда-то побежал, – наябедничал Серый, потому что это был он. – Димон не смог подъехать, спит уже. Трос давайте.

– Куда это он на ночь глядя? – буркнул Ван Ваныч.

Тонкий ни сообразить ничего не успел, ни поздороваться, а тетя уже доставала из багажника трос.

– Вы бы раньше сказали, – болтал Серый, прицепляясь. – Я хоть и далеко, мне долететь – десять минут. – Он глянул на Тонкого. – А ты хотел подальше от людей! Куда ж ты здесь от них денешься?

Мотоцикл заревел, трос натянулся, тетя прыгнула в машину и лихо закрутила руль. Тонкий вместе с Ван Ванычем подталкивали сзади. Машина, привязанная к мотоциклу, убегала из-под рук, и Тонкий несколько раз чуть не бултыхнулся носом в грязь. Ван Ваныч как-то ухитрялся разгадывать намерения «жигуля» и ни разу при Сашке не споткнулся, даже равновесия не потерял. Он только кряхтел, глухо и с металлом, как будто сам он «жигуль» и это его тянут за трос по ухабам и глине.

Тонкий прыгал рядом, как кузнечик, и все пытался сообразить, где он видел этого Ван Ваныча? Из головы не шел ночной гость, но нет, точно не он. Тот был молодой, без очков и этой толстой штормовки…Тонкий думал-думал, и додумался, наконец: штормовка! Наблюдатель на пляже был в штормовке, такой же, толстой не по-летнему, грязной… Но, вроде, не седой был… Так и Ван Ваныч не седой, в смысле, не очень, в глаза не бросается. Что же выходит: он следил за ними с пляжа? Зачем?

«Жигуль» рванулся вперед с новой силой, Тонкий опять чуть не клюнул носом грязь. Ну и что. В конце концов, имеет право человек посмотреть в бинокль (даже если он Ван Ваныч). Никакого криминала в этом замечено не было, и вообще хватит подозревать случайных людей неизвестно в чем. Подумаешь, бинокль! Тонкий тоже в него смотрел.