Узнав, в чем дело, фрау Зенке примолкла. Да, Хельга Браун недолгое время являлась ее сотрудницей, но обязанности выполняла плохо. Фрау Зенке регулярно получала жалобы от клиентов. Им пришлось расстаться, и о дальнейшей судьбе этой ленивицы ей ничего не известно.

С кем из сотрудниц та общалась? Фрау Зенке неохотно назвала несколько имен.

Весь остаток ночи гестаповцы проводили щепетильные допросы жриц любви. Их жилища были проверены. Беглянки там не оказалось. Где она может скрываться, никто не знал. Про круг ее общения вне стен борделя тоже не было сведений. Особых приятельниц в заведении фрау Зенке Хельга не заводила, женщина была замкнутая, неразговорчивая.

Однако приказ копать землю никто не отменял. Гестаповцы продолжали трудиться, забыв про сон.

В подвал отделения тайной полиции фон Райхенбах спустился около четырех часов утра. Здесь находились штурмбаннфюрер Охман и шеф местного отделения гестапо оберштурмбаннфюрер Людвиг Брюннер, человек еще молодой плечистый, светловолосый. Он проводил допрос лично, присутствие помощников было излишним. Китель его висел на спинке стула, галстук был расслаблен, рукава засучены. При появлении Райхенбаха все присутствующие вытянулись по стойке «смирно», и даже узник дернулся на табурете.

– Продолжайте, господа, – сказал штандартенфюрер и удалился в угол.

Допрос проходил без перерыва уже полтора часа. Руки арестанта были развязаны, но висели плетьми, иногда подрагивали. Он подался вперед, тяжело дышал. Его, конечно же, крепко били в живот. Кожа на виске была рассечена, из раны тонкой струйкой вытекала кровь. Левый глаз заплыл, осталась только щелка.

– Брюннер, вы в курсе, что этот человек нам нужен живым и в ясном сознании? – проворчал фон Райхенбах.

– Да, я знаю, штандартенфюрер. Все под контролем. Герр гауптман оказался довольно вредным человеком. Он сильно расстроил нас, вот мы и не сдержались. Вы не передумали, господин Кромберг? – Брюннер склонился над арестантом, расставив ноги.

Задрожало опухшее лицо, Кромберг втянул голову в плечи. Он был в сознании, но разум его поглотила муть от боли, отчаяния, обиды, невозможности что-то сделать.

– Прошу вас, не надо, – хрипло выдавил он из себя. – Я не понимаю, что происходит. Меня обвиняют в том, чего я не делал. Вы поймите, это же абсурдно!

– Все так говорят, дружище, – сказал Брюннер и пожал плечами. – Может, в качестве разнообразия сменим пластинку? Глупо запираться, капитан, вы придавлены тяжестью улик. Теперь самое время сознаться.

– О каких уликах вы говорите? Это чушь невероятная!.. – Кромберг закашлялся, стал выплевывать на колени мокроту.

Брюннер на всякий случай отстранился от него. С прачечными в последнее время стало как-то напряженно.

– Кромберг, прекращайте запираться, – заявил Охман, до этого не принимавший участия в допросе. – Оберштурмбаннфюрер прав, улик предостаточно. Поберегите свое и наше время. У нас еще есть шанс подружиться. Вы же понимаете, что я хочу сказать, не так ли?

– Нет, я не понимаю.

Тяжелый кулак Брюннера ударил под дых, и новый приступ страшного кашля затряс узника. Возражения со стороны присутствующих не последовало. Кромберг кашлял, его воспаленные глаза вылезали из орбит. Он побагровел, вздулись вены на висках. Аудитория терпеливо ждала. Райхенбах украдкой сделал знак Брюннеру. Мол, больше не бить. Бык здоровый, но кто его знает, что там у него внутри. Дыхание заключенного возвращалось в норму, опустилась голова.

– Давайте заново перечислять улики, Кромберг, – сказал Охман. – Бармен из заведения «Мюнхенский дворик» видел, как вы вступили в контакт с незнакомым субъектом, который вам что-то украдкой передал. Это событие само по себе не преступление, но объяснить вы его не можете.

– Это невероятно, такого не было, – простонал Кромберг. – Да, я заходил в «Мюнхенский дворик», выпил кружку пива. Даже не знаю, кто сидел рядом со мной, не помню. Я бы не забыл, если бы мне что-то передали. У вас ложные сведения, вы занимаетесь непонятно чем, вместо того чтобы ловить настоящих преступников.

Райхенбах опять сделал предупреждающий знак. Сказано же, не бить! Брюннер пожал плечами и отвернулся.

– В вашем доме сегодня ночью под половицей обнаружен тайник, – невозмутимо продолжал Охман. – В нем лежали рукописные выписки из секретных документов бывшей Краковской разведшколы, списки преподавателей, курсантов, их псевдонимы, выполняемые задания и тому подобное. Зачем вам это, Кромберг? Признайтесь, не на память же? Вы и сейчас по долгу службы проводите много времени в школе, переехавшей из Кракова, общаетесь с курсантами, с руководством, в том числе с господином Шиндлером и его помощницей фрау Нитке. Подозреваю, вы узнаете от них много нового и немедленно передаете эту информацию своим хозяевам на восток.

– Это необоснованные обвинения, – прохрипел Кромберг. – Я всегда был верен Германии и поддерживал идеи фюрера. Как вы смеете меня обвинять в предательстве наших интересов! За все годы службы я не выдал ни одного секрета, тем более врагам. У меня в квартире нет и не было никакого тайника. Как вам могла прийти в голову такая глупость? Не знаю, что вы там обнаружили. Вас водят за нос, а вы верите. Какие еще выписки? Проверьте и убедитесь! Это не может быть мой почерк.

– Да, это не ваш почерк, а женский, – сухо отозвался Охман. – Мы даже догадываемся, чей именно. Это рука вашей сообщницы Хельги Браун. В ее доме мы нашли старые письма и сравнили почерк. Теперь давайте перейдем к самому интересному. Это будет третья, самая убедительная улика. В подвале госпожи Браун была обнаружена рация. Именно она в начале текущей ночи выходила в эфир.

Кромберг застонал, схватился за голову. Он убедительно разыгрывал неведение, полное непонимание происходящих вещей. А что еще ему оставалось делать?

– Это умно, признаю. Регулярные визиты к проститутке – не самое целомудренное занятие, но неплохое прикрытие.

– При чем тут это, что вы такое говорите? Куда вы клоните, герр штурмбаннфюрер? Это извращение фактов. Да, я не самый морально устойчивый человек, люблю общаться с женщинами и имею на это право. Мы с Гретой, моей формальной женой, расстались еще до начала войны. Теперь она вместе с нашей дочерью живет у своих родителей в Мюнхене. За всю войну мы только несколько раз обменялись письмами. Да, я посещал заведение фрау Зенке, и мне понравилась одна из ее сотрудниц – Хельга. Это хорошая, скромная женщина, раньше она работала на фабрике. Просто понравилась, понимаете? Несколько раз мы встречались у фрау Зенке, потом Хельга ушла оттуда. Я почти забыл про нее, у меня было очень много работы. Пару дней назад я познакомился с женщиной в ресторане. Мы обо всем договорились, но в последний момент она убежала. Знаю только, что ее зовут Инга. Состояние было пакостное. Вспомнил про Хельгу, поехал, всплыл в голове ее адрес. Она оказалась одна, все было прекрасно, потом опять, сегодня – в третий раз. Я платил ей, она старалась ради меня. Эта женщина хороша в постели, с ней приятно поболтать, можно забыть о том, что происходит вокруг, об ужасах войны. Я понятия не имел, герр штурмбаннфюрер, что Хельга связана с нашими врагами. Прошу поверить мне. – Породистое лицо Кромберга страдальчески скривилось.