И если б дело было только в этом, я бы нимало не беспокоилась. В любом городе есть подобные кварталы. Но приходилось мне слышать, будто — поскольку ни Ивановы стражники, ни жрецы в чужанский посад не суются — завелась там нежить, ничего общего с проповедями святого Траханеота не имеющая. Без всяких пустот и мнимостей, зато с клыками и когтями. В чужанском посаде документов ни с кого не спрашивают, вот они и селятся здесь. И среди нормальных посадских по ночам ни один двуногий из своих лачуг на улицу не суется.

Конечно, это могли быть только сплетни. А могли и не быть.

Рыбин Гранат зачем-то увязался со мной, но по благоразумию вперед не забегал. Ходить ночью по Волкодавлю — занятие не из простых, даже по главным улицам. В отличие от большинства других городов, по ночам фонарей здесь не зажигают, напротив — это запрещено. Причина, думается, ясна. Таковы здесь меры противопожарной безопасности. Летом в обывательских домах даже светильники жечь запрещается. Возможно, этот мудрый обычай и предупреждает случаи возгорания, но тьма по ночам в городе Волкодавле стоит кромешная. Потому оставалось лишь благодарить руководство МГБ, снабдившее меня заклинанием ночного видения, без которого я бы разбила голову о ближайший забор. Непрошеный спутник мой, таких преимуществ не имевший, двигался следом.

Благодаря этому заклинанию мне и предстало зрелище, полностью убившее вероятность того, что Хэм просто решил сходить налево из чересчур благопристойной «Белки и свистка».

Цепь уже не преграждала вход в чужанский посад, а, разорванная, валялась на земле рядом с распростертым стражником. Я нагнулась над ним.

— Оглушен. Очухается… — Так я и думала.

Рыбин Гранат, изучавший цепь, повернулся ко мне.

— Почему?

— Стражник местный. За него бы мстить стали. Могут посад сжечь. Его убивать не станут. А Хэм — чужестранец.

Восточный единоборец снова поглядел на цепь, затем извлек меч из ножен и осторожно полоснул себя по мизинцу, так чтобы капли крови потекли на лезвие.

— Ты чего?

— Готовлюсь. Здесь ведь не человек поработал.

— Сама вижу. Человек бы цепь уволок и продал, на лом.

— Я не про то. Цепь не разрублена и даже не порвана. Она зубами перекушена…

— Тогда — вперед. Раз у нечисти есть зубы, значит их можно выбить.

И мы ступили на чужанскую территорию, находившуюся за пределами деревянного города Волкодавля, где кончались мостовые, а добротные дома сменялись халупами, неизвестно из чего слепленными.

Молва не солгала. Чужанский посад в ночное время казался вымершим, а ведь отребье, его населяющее, по преимуществу должно вести ночной образ жизни. Неужели всё настолько запущено?

Ядрена Вошь! Если у этой твари здесь гнездо и она успела уволочь туда Хэма, мы до утра их не найдем.

Но Великая Бргиня Волкодавля либо просто удача пока были на нашей стороне. Я увидела их в переулке, за покосившимся плетнем. И как только я их заметила, поняла, почему они не успели далеко уйти.

Девица сидела у Хэма па плечах и ехала на нем верхом. А он малый был некрепкий, и даже если был зачарован (а это несомненно было так), сил это ему не прибавляло, и ноги он переставлял медленно.

— Стой! — завопил Рыбин Гранат.

Шалава спрыгнула на землю, мягко, как кошка — или нежить. У Хэма подкосились ноги, и он упал, как марионетка с перерезанными нитками.

Девица — разумеется, та самая, из «Белки и свистка», — стоя на четвереньках, осклабилась. Волшебное зрение позволяло видеть то, что осталось незамеченным в гостинице. Она не была набелена. Она было смертельно бледна от природы. И распущенные волосы в первую очередь скрывали нечеловечески длинные и острые зубы.

Рыбин Гранат выступил вперед. Меч он, однако, держал не боевым хватом, а так, словно старался отгородиться им от страшилки.

— Сделай так же! — услышала я его свистящий шепот. — Я много путешествовал, я знаю… Нежить боится холодного железа!

Как же! Я чуть не выругалась. Это на Западе она его боится. А здешняя и не думает. Местная нежить — она непродвинутая, она даже и не знает, что холодного железа надо бояться.

Этого, за отсутствием времени, я объяснять не стала, ограничилась тем, что бросила: «Здесь всё по-другому», выламывая дрын из плетня. Если воткнуть ей в сердце, может и сработает…

Тварь захохотала. Зубы у нее были с зеленоватым отливом.

Нет, это не упыриха. С упырями борются с помощью чеснока, а в «Белке и свистке» чеснок кладут в каждое второе блюдо. Отпадают и оборотни, не выносящие серебра. Немало посетителей гостиницы серебром просто увешаны. И кол в сердце здесь не поможет…

И словно в ответ на мои мысли тварь начала расти. Изначально она была довольно мелкой, но через миг превосходила в росте и меня, и Рыбина. А еще через несколько минут — выше всех домов посада.

Но кто это? Я проклинала пробелы в образовании по части поволчанской нечисти и лихорадочно припоминала всё, что знала. Злыдни, кощуны и недоли вроде бы все мужского пола. Лешие и водяные — тоже, да и в населенные пункты не суются. Но тварей женовидных здесь водится гораздо больше. Одних лихоманок — разновидностей не меньше дюжины. А есть еще мавки, самодивы, поедучие ведьмы… Хуже всего, если это окажется моровая дева. Убить ее можно, причем именно мечом, но только после этого непременно умрешь и ты…

Тварь, обнажив клыки свыше локтя длиной, нависла над нами и протянула к нам руки. Они всё удлинялись и удлинялись, становились многосуставными.

Проклятье, как же она назвалась в гостинице? Какое-то типичное для веселой девицы имя… Фру-Фру… нет… Мими, Жижи…

Вспомнила!

— Я знаю, кто ты! Кикимора!

Руки, уже почти достигшие моего горла, отдернулись, и хохот умолк. Тварь по-прежнему возвышалась над крышами, озадаченно раскачиваясь.

Конечно, кикимора, малое божество ночи и сонных видений. Особо конкретно не любит мужчин и старается причинить им вред. Убить кикимору нельзя, но прогнать можно.

— Метла нужна! — крикнула я единоборцу.

— Боевая? — переспросил он.

— Обычная! Какой мусор выметают.

— Где же мы среди ночи метлу возьмем?

— Нужно работать с тем, что есть. Сойдет и швабра. От тюрбана кусок отчекрыжь!

Хвала Ядреной Матери, Рыбин Гранат не стал спорить, а поспешно отмахнул от своего головного убора кусок ткани, намотала его на конец дрына и принялась мести улицу, приговаривая заклинание от кикиморы:

— Уходи, кикимора, от нас, уходи скорее, а не то задерут тебя калеными прутьями, сожгут огнем-полымем, зальют черною смолой. Слово мое крепко!

С каждым взмахом швабры кикимора уменьшалась в размерах. Вот она сначала обычного человеческого роста, вот своего первоначального… по пояс мне… по колено… И, наконец, стала такой маленькой, что улетела вместе с мусором, что я разворошила на земле. А Хэм чихнул и зашевелился.