За несколько недель до этого Иэн рассказывал мне о своей идее Идеальной Симфонии.

— Вначале на сцену выносят такие огромные напольные часы, знаете, старинные, и вид у них совершенно обычный, но на самом деле там внутри прячется человек. И вот, часы бьют «Биг-Бен», и тогда вступает весь оркестр, и они тоже играют «Биг-Бен» — вместе с часами. Вы знаете эту песню?

— Да, — ответила я и промычала мотив, чтобы он не сомневался.

Иэн стоял, навалившись на мой стол, и тяжело переводил дух: он только что стащил по лестнице целую гору научных книг, чтобы сдать их прямо мне, а не бросать в прорезь ящика возврата у входа. Соня сидела неподалеку на полу и читала дочери какую-то книгу из серии «Артур»[38], время от времени поглядывая в нашу сторону, чтобы убедиться, что Иэн под присмотром.

— Они играют так пятнадцать минут, а если кто-нибудь плохо рассчитает время, парень в часах начинает ускорять колесики в часовом механизме. И вот когда они заканчивают свою часть, часы бьют четверть часа — ну, знаете, только самое начало «Биг-Бена». Тогда оркестр снова начинает играть, каждая часть симфонии заканчивается с боем курантов. Так проходит целый час, и в конце, когда куранты снова целиком выбивают всю песню, оркестр опять играет с ними в унисон, очень громко. Но финальный «Биг-Бен» должен исполняться с замедлением, поэтому парню в часах опять придется подкручивать колесики, чтобы часы тоже били медленнее. Это была бы очень грустная симфония, и она была бы о Второй мировой войне.

— Классная идея! — одобрила я. — Начинай сочинять для нее музыку.

— Я не могу, — сказал Иэн, нахмурившись. — У меня по вторникам футбол, по понедельникам и средам французский, по выходным религиозные собрания, а еще по понедельникам после французского научный кружок, а по четвергам фортепиано, и даже когда я занимаюсь фортепиано, мне не до симфонии, потому что учитель музыки говорит, что самое главное — это работать над левой рукой.

— Прямо какая-то трагедия.

— Да, и кстати, это тоже очень важный момент в моей симфонии. Там все фортепианные партии будут только для правой руки.

…Я открыла глаза и попыталась сосредоточиться на музыке Гленна. Правой рукой я почесала ногу, а левой — спину. Чем больше я чесалась, тем нестерпимее становился зуд. Теперь главная тема перешла к ксилофону, которому вторили духовые, и тут я вдруг ее узнала. Основная тема почти в точности повторяла мелодию из рекламного ролика чистящего средства «Мистер Блеск» — ее знает наизусть всякий, кто хоть раз сидел дома на больничном и смотрел по телевизору дневные ток-шоу. «Мистер БЛЕСК, мистер БЛЕСК, пам-пам-ПА-рам, пам-пам-ПА-рам…» Я закрыла лицо руками, чтобы не расхохотаться, — совершенно напрасно, все равно никто на меня не смотрел.

После концерта я вышла в коридор, похожий на проход за кулисы, и, сделав всего три шага, наткнулась на сияющего Гленна. Спереди его смокинг был покрыт белыми катышками.

— Пытаетесь сбежать или разыскиваете меня? — спросил он.

— Ищу, где тут наливают, — ответила Дэзи Бьюкенен.

На вечеринке Гленн не отходил от меня ни на шаг, смеялся собственным шуткам и рассказывал, как в восемь лет пытался построить самую длинную в мире трассу для игры в гольф. Мне он показался очаровательным, хотя, возможно, я просто не помнила, когда у меня в последний раз было свидание без участия Рокки и без просмотра какого-нибудь забытого фильма Хичкока.

Остальные гости нас не беспокоили, и мы вдвоем забились в угол, где я поведала Гленну историю своей усеченной фамилии, описала ему свою квартиру и попыталась рассказать о ночной фотосъемке, в которой участвовала накануне.

— Что-то я не понял, — признался он.

После четвертого бокала вина я похвасталась, что через открытые окна могу слушать спектакли. Гленн мне не поверил и захотел услышать все собственными ушами. Я понимала, что это всего-навсего отговорка, причем совершенно неприкрытая, но согласилась: хорошо, пускай придет и послушает сам. Было семь, «Ваня» начинался через час. У меня в доме Гленн непременно захотел воспользоваться старинным лифтом, его привели в восторг железная калитка и график техосмотров, на который Тим аккуратно прицепил наклейку «Я без ума от корги[39]». Гленн посмеялся над моими стопками книг, и мы подтащили стулья к открытому окну, чтобы понаблюдать за толпой, которая подтягивалась к дому из ресторанчиков на другой стороне улицы. Мы сидели в куртках и еще накрылись одеялом, одним на двоих. Снизу из театрального фойе поднимался гул голосов, а потом мы отчетливо услышали, как все медленно переместились из-под моей гостиной под кухню и под спальню — там люди отыскивали места, со скрипом опускали сиденья и обрушивали свои недавно пообедавшие тела на древние пружины театральных кресел.

Как-то раз прошлым летом, когда зрители вот так заходили в театр, снизу донесся голос Иэна — у меня не было в этом никаких сомнений. Была суббота, он просидел в библиотеке целый день, с девяти до четырех, и его голос, наверное, попросту застрял у меня в голове. Потом я поняла, что это какая-то женщина обращается к своим друзьям, они обсуждали индийский ресторанчик на той стороне улицы. Я помню, как мне вдруг захотелось, еще до того как начались все эти события, чтобы Иэн был здесь, сидел в первом ряду или за кулисами, смотрел Шекспира, влюблялся, видел, как перед ним распахивается Вселенная. Я могла вложить в его руки книгу, но не могла схватить его за ноги и окунуть головой в другой мир. Но почему-то мне уже тогда было очевидно, что ему это необходимо.

Большую часть первого действия мы с Гленном так и просидели у окна, прислушиваясь к доносившимся снизу приглушенным словам, которые, впрочем, были вполне различимы. Он выкурил три сигареты и все это время не переставал мне улыбаться. Я положила голову ему на плечо, от вина меня разморило.

Когда Гленн поднялся, чтобы сходить в туалет, мне пришлось его остановить.

— Послушай, мне очень неловко, — сказала я, — но во время спектакля нельзя спускать воду.

Он рассмеялся и дернул дверь уборной.

— Я не шучу, — настаивала я. — Трубы прямо над сценой. В туалет сходить можно, если невтерпеж, но спускать нельзя. Часов в одиннадцать они обычно заканчивают.

— Да брось ты! — Он все никак не мог в это поверить.

— Серьезно. У меня в ванной висит расписание. Тим распечатывает его для меня и для своего бой-френда Ленни.

— Разве это законно? — спросил Гленн, продолжая смотреть на меня округленными глазами.

— Не знаю, но я плачу за квартиру всего триста долларов и не возражаю.

— Но утром-то мне можно будет спустить воду? — спросил он.

— Ну и нахальство!

Впрочем, Гленн был прав: воспользоваться моим туалетом с утра ему и в самом деле понадобилось. Я обнаружила, что у него приятный запах изо рта и красивые ресницы, а потом он показал мне, насколько его предплечья сильнее, чем бицепсы, — все от игры на фортепиано. Честно говоря, намерения у мистера Блеска оказались не такими чистыми, как я ожидала.