Почему-то мы долго стояли перед воротами, их вот-вот должны были открыть. И тут я увидел Зину. Она приблизилась к колонне, увидела меня и, не таясь, подошла, обняла и крепко поцеловала. Незаметно сунула бумажку с адресом, тихонько проговорила:

— Дай бог тебе остаться в живых, курсант. Извини за грубость. Я буду молиться за тебя. Приедешь на фронт, напиши.

В горле застрял комок — от неожиданности, волнения, нежности, от сознания значимости этой минуты.

— Спасибо!.. За все… Стендаля я обязательно прочитаю. Я запомнил: «Юность — время отваги». Постараюсь… Спасибо тебе! — Я обнял ее.

Ахнули ребята, но промолчали: не до того.

«Спасибо, милая Зина!» — повторю и сегодня.

Широко открылись ворота. Перед выходом я еще раз обернулся, высматривая ее сквозь колонну курсантов. Зины нигде не было. Когда колонна вышла на улицу, Фоня все же не удержался, промычал что-то вроде: «На бабца и зверь бежит». Скотина. Никто из курсантов его не поддержал.

Колонна двинулась по улицам Тюмени. Впереди гремел барабанами и трубами оркестр. Почти все командиры пришли на проводы, некоторые прошли с нами всю дорогу до вокзала, и каждый пожелал нам поскорее стать командирами, нашел невероятно теплые, искренние, добрые слова.

На станции нас ожидали готовые к отправке вагоны. Мы надеялись, что вместе с нами поедет Артур, — хотели избавить от него училище. Не вышло. Он проводил нас до вагона, пожал всем руки и пожелал стать героями. Когда вагон тронулся, курсанты зашумели: «Вот гад! Оставили калечить новичков. Таким, как он, надо бы запретить жить среди людей…»

Первые майские дни сорок второго. Поезд набирал ход. 600 восемнадцати-, девятнадцатилетних парней — батальон курсантов Тюменского военно-пехотного училища — отправились на запад, чтобы сразиться с врагом…

В эшелоне

9 мая. Третий день в пути. Проехали Свердловск. Задержка на станции четыре часа. Наелись досыта — кто просил, давали добавку. Отправил маме телеграмму. На вокзале много беженцев-москвичей. С некоторыми удалось поговорить. Они оставили Москву в тревожные октябрьские дни сорок первого, а теперь их не пускают обратно. Люди без жилья, без еды, как жить дальше — не знают, шлют телеграммы правительству, пока безрезультатно.

Наш эшелон — двадцать пять товарных вагонов, в каждом 25–30 курсантов. За паровозом — штабной вагон и открытая платформа с зенитными установками, еще одна платформа с зенитками — в хвосте. Интендантство и санитарный пункт — в середине состава. Наверно, так сейчас формировали все воинские эшелоны, учитывая страшный опыт сорок первого.

В училище нам выдали сухой паек на пять суток. Съели все подчистую за три дня.

Эшелон прямо-таки летит, почти не задерживаясь на небольших станциях. Все задаются вопросом: почему такая спешка, даже не дали закончить училище. Видно, немец сильно ударил и кому-то понадобилась наша помощь. Пусть мы еще незрелые солдаты, но чему-то полезному для войны нас обучили.

11 мая. Ижевск. Пятый день в пути. Куда нас везут? Начальство отмалчивается — военная тайна. Я залез на «голубятню» — верхнюю полку — и предался воспоминаниям. Душа насыщена картинами прошлого, они цепко держат и, видно, не скоро отпустят. Конечно, самое радостное из последних событий — приезд мамы в Тюмень. Ну зачем, зачем я уговорил ее уехать! Спасибо ротному, что отпустил проститься… Встречи с Зиной… — светлые, иногда грустные. Как она смеялась! Хотелось крикнуть: «Как ты хороша!», — а я молчал, силясь найти возвышенные слова, или бормотал что-то скучное, обыденное. Какой я все-таки… Неужели она права и это правда, что на переднем крае солдат живет неделю?..

Из «партера» раздались голоса: просили спеть что-нибудь довоенное — все знали, что довоенные песни я люблю больше. Решил пошутить и на какой-то мотив с воодушевлением, как в пионерские годы, запел такое, чего никто не ожидал: «Всегда вперед, плечом к плечу, идем на смену Ильичу…» Кто-то рассмеялся, а кто-то даже поддержал. Спел «Катюшу», еще несколько песен, все охотно подхватывали. После меня пел и играл на своей вновь обретенной гитаре Рыжиков. Вагонные концерты стали чуть ли не ежедневной традицией почти до самого конца пути на фронт.

Я не певец-профессионал, но все же таковым меня признали командиры — лучшим запевалой училища. Голос я унаследовал, наверно, от дедушки, маминого отца. Он работал литографом, пел в хоре синагоги в Житомире, затем стал кантором, мама много о нем рассказывала.

12 мая. Агрыз. Шестой день в пути. Стояли недолго. Целые дни курсанты режутся в карты. Половина, если не больше, всех разговоров — как лучше набить брюхо, остальные — о бабах. За шесть дней кормили горячим один раз. В пути нам выдают сухой паек: кислый кисель, сухари, чуть-чуть сахара, воблу и махорку. Дымят ребята вовсю. Ругают начальство. Вечером, ближе к ночи, опять идут анекдоты.

— Почему все хохочут, ведь что ни анекдот — то мерзость, — адресуюсь к Юрке, он лежит рядом на полке. — Всегда после них чувствуешь, что ты хуже, чем есть.

— Точно, — соглашается Юрка, — столько грязи, что не отмыться. Действуй, как я: не обращай внимания, пусть пошляки хохочут. — И неожиданно спрашивает: — Скажи, у тебя есть девиз, которому ты всегда стараешься следовать?

— Есть: «За правое дело». А твой?

— Мой: «Сначала — дело, а потом — слово».

— Юрка, так все-таки куда нас везут? Ты же в роте у нас самый умный, все так считают.

— Скорее всего, на юг. Вот увидишь: доберемся до Средней России и товарняк повернет на юг. Возможен и другой вариант: Сталин — с помощью Жукова! — убрал немцев от Москвы, и теперь решил вызволить Ленинград. Как только прибудем в Москву — получим оружие, сядем в самолеты и через несколько часов вступим в бой.

— Ну, это уже Жюль Верн.

Не обращая внимания, Юрка начал, как всегда, проигрывать варианты:

— Мы с тобой пропустили два фронта: Калининский и Западный. А может, чем черт не шутит, мы понадобились Жукову? Отогнал немцев от Москвы и задумал погнать их дальше — до Берлина, а Сталин поддержал идею. Печать, правда, называет эти два фронта самыми тихими. Сомнительное клише: «бои местного значения» — напоминает ситуацию у Ремарка. Ты читал «На Западном фронте без перемен»?

Я кивнул:

— Страшное дело! Неужели и нас ждет подобное?

— Сомневаюсь, — задумчиво возразил Юрка.

— Почему? Война она и есть война, пощады ждать никому не приходится.

— Тут ты прав. Осенью сорок первого на Урал стали привозить тяжелораненых, чудом вырвавшихся из окружения. Нас, окончивших школу, направили на один месяц в госпитали. Там я такого насмотрелся и наслушался — хоть стреляйся! Но я все равно рвался на фронт — отомстить за всех. Что ни боец — герой нашего времени! То, что перенесли эти люди в первые дни боев, не сравнить с переживаниями героев Ремарка. Тогда, в Первую мировую, царствовала пехота — в атаках и контратаках протыкали штыками животы друг другу. Не то сейчас. Куда страшнее! Бомбовые удары авиации, мощная артиллерия…