Только что все бегали, кричали и дрались, и вдруг наступила пауза. Учитель Акинобу, с опаской заглядывая в дыру, крикнул:

– Эй! Дружище… Капитан!… Наша взяла. Вылезай!

Натабура получил возможность оценить последствия сражения. Он чувствовал себя оглушенным и обманутым в лучших чувствах. Победа или то, что называется передышкой, не принесла торжества духа. Невысока честь драться с каменными истуканами, зная, что они обречены. Хотелось уткнуться носом в какую-нибудь дыру и ни о чем не думать. Джонка была завалена телами хирака и ганива. Перила, ограждающие мостик, оказались снесены. Не уцелели перила и по правую сторону носа. В палубе зияло не меньше трех дыр. Когда и как хирака сумели их пробить, Натабура не помнил. Честно говоря, ему было все равно. Что со мной? – думал он, мне не нравится убивать даже этих бедных гонси. Он дрался не за совесть и не за страх, не за своего господина – он только защищал свою жизнь. Это было не одно и тоже. Ради этого даже не стоило выхватывать меч. Он чувствовал, что изменился, но еще не понял, как и почему.

Самая большая мачта, находящаяся в центре, наклонилась. От этого джонка безбожно рыскала по курсу, и только мастерство боцмана Дзидзо не позволяло ей опрокинуться. Первая и четвертая мачты пропали, будто их и не было. Пожалуй, все это больше походило на следствие абордажной атаки, чем на схватку с каменными существами. Но как ни странно, джонка 'Кибунэ-мару' все еще держалась наплаву. Ах, ну да, словно очнулся Натабура. Мы же в море. Позади дальний путь. Но почему так тяжело, словно я снова таскаю гэндо Амида на загривке.

Единственным предметом, избежавшим разрушений и сохранившим первоначальный вид, оказалось рулевое колесо. Боцман помахал рукой и крикнул:

– Я его берег как зеницу ока!

Что это ему стоило, было заметно невооруженным глазом – он был ранен, левая половина тела окрасилась кровью. Но еще не настал момент разбираться в последствиях сражения. К Натабуре одновременно подбежали Юка с мидзукара в руках и Афра. Оба целые, без единой царапины. Натабура с облегчением вздохнул: во время сражения он постоянно думал о них. Морда у Афра оказался в желтой крови. Похоже, он все-таки загрыз ганива. Да и Юка была вся перемазана.

Натабура хотел сказать, что безумно рад их видеть, но подскочил Язаки и похвастался мечом:

– Самолично отобрал у генерала! Во как!

Вместе со всеми Натабура подошел и посмотрел. Действительно, этот хирака отличался от всех других властными чертами лица, которые не смогла исказить даже предсмертная агония. Его шлем с маской имел огромные рога. Доспехи темно-синего цвета с изображением тростника выделялись изысканность и отделкой. Панцирь был из синей китайской кожи, а щитки оказались столь хорошего качества, с изображением бегущих по пустыне антилоп, что любой императорский мастер мог позавидовать. Щитки хороши, отметил Натабура. А нарукавники – настоящее произведение искусства, над ним трудился не просто ремесленник, а человек, подаривший им душу. Если смотреть прямо – проявлялись контуры Дворца Белая Цапля, если смотреть под углом – на балкон выходил император в парадных доспехах.

– Да я его одним ударом… – хвастался Язаки. – С разворота, с потягом…

Даже Афра презрительно помахал хвостом, слыша его вранье. А у Юки сделалось насмешливое лицо, хотя она давно привыкла к Язаки и знала его как большого враля.

А меч, похоже, действительно генеральский – блестит, как новенький. Только не годится для боя – слишком тяжел, подумал Натабура. Я бы такой меч не взял, даже если бы предложили. Натабура с сомнение посмотрел на Язаки, который сделал вид, что не понимает его взгляда. Язаки по своей природе не мог победить такого грозного противника. Не потому что не сумел бы, а потому что судьба никогда не сводит столь разномастных соперников. Это было против правил Эцу, которые установили Боги: только равный может убить равного, только старший может убить младшего. Самурай должен был умереть только от руки самурая. В данном случае от равного или старшего по званию. Но кто будет разбираться в бою, самурай ты или нет и какое у тебя звание? Для этого и существовали дорогие доспехи и эмблемы – мон. Генерал служил клану Нирито. Его первой эмблемой было восходящее из моря солнце. Второй – косой дождь. Третьей – панцирь черепахи, плещущийся в волнах. Тот, кто не имел эмблемы, вообще не имел права приблизиться к генералу. А Язаки сумел. Он был счастлив.

Да, говорил взгляд Язаки, я знаю, что вру, ну и что? Меч-то мой! Но я ничего не скажу! И не сознаюсь!

Так это и осталось тайной.

По правилам Эцу Язаки должен был быть наказан. Но мне наплевать, думал Натабура, ибо в правилах Эцу заложено противоречие боя. Пусть Боги сами и разбираются. Я ничего не предприму, если небесная кара падет на Язаки. Впервые он не испытал удовольствия от победы, и чувство усталости овладело им. Он отошел и сел, прислонившись к покосившейся мачте. Дерево скрипело, словно прося пощады. Все долго разглядывали генерала. Язаки на правах победителя снял с погибшего нарукавники и панцирь. Потом к Натабуре подошел Афра и сел рядом, привалившись тощим задом, словно говоря этим: 'Ну их всех! Нам хорошо вдвоем'. За Афра явилась Юка. И села справа.

Подошел учитель Акинобу и что-то спросил.

– А?… – переспросил Натабура.

– Ладно, сиди… – сказал учитель и снова подался к дыре в палубе, чтобы прокричать в нее:

– Капитан, вы явите нам свой лик?

Они все вслушивались целую кокой. Из трюма не донеслось ни звука.

* * *

Всю ночь у него болела раненая нога. Она стала зеленой от моксы. Ныла и скулила, как болотная сова.

Все были ранены – кто больше, кто меньше. И работы ему и учителю Акинобу хватило до самых сумерек. Повар Бугэй, несмотря на вывихнутую правую руку, укушенную ногу и поцарапанное когтями лицо, не ныл и не скулил, как обычно, а приготовил еду, и когда на небе появились звезды, все поели и улеглись спать, кроме учителя Акинобу. В час тигра он разбудил Натабуру, и тот встретил холодный рассвет в обществе верного Афра, который, прикрыв нос пушистым хвостом, пристроился рядом. На остатках ограждений серебрился иней. И вдруг из-под небес стал падать редкий, пушистый снег. Горизонт закрыло пеленой, и мир сузился. Все это напомнило Натабуре остров Миядзима, зимний перевал и озеро Хиёйн в чаше гор Коя, где стоял монастырь Курама-деру. Так хотелось снова попасть туда. Возвращение домой всегда бывает волнительным, подумал Натабура. Когда мы приедем, я построю для Юки дом и посажу много-много хризантем.

Звезды поблекли, и с той стороны, куда они плыли, долго вставало солнце. Потом разом выскочило, и стало теплее.

В этот момент он придумал:

Зима. Пушистый снег лег.

И первых холодов дыхание

Лизнет Фудзияма,

Как голодный пес.

Река замерзла.

Золотые императорские караси

Всплывают в полынье.

Уныло шелестит тростник.