– Вон там, – Брубек махнул в нужном направлении рукой, заодно зашвырнув туда яблочный огрызок, – за теми призрачными огнями на острове Шеппи есть одна фруктовая ферма. Ее хозяина зовут Гэбриел Харти. Я там работал прошлым летом, клубнику собирал и, между прочим, зарабатывал по двадцать пять фунтов в день. Там даже спальни для сборщиков есть; как только кончатся экзамены, я снова туда поеду. Я на «ИнтерРейл» коплю, хочу в августе отправиться путешествовать.

– А что это такое – «ИнтерРейл»?

– Ты серьезно?

– Серьезно.

– Поезд такой. Международный. Платишь сто тридцать фунтов – и в течение месяца можешь путешествовать по всей Европе бесплатно. Вторым классом, конечно, но все-таки. От самой западной ее точки в Португалии до самой северной в Норвегии. И по некоторым странам Восточного блока тоже можно ездить, по Югославии например. Можно на Берлинскую стену посмотреть. Или в Стамбул попасть. Ведь это в Стамбуле тот знаменитый мост, верно? У которого один конец в Европе, а второй – в Азии? И я намерен непременно по нему пройтись!

Где-то вдали лаяла одинокая собака, а может, лисица.

– А что ты будешь делать во всех этих странах? – спросила я.

– Смотреть. Гулять. Найду дешевый ночлег. Есть буду то, что едят местные. И пить местное дешевое пиво. Постараюсь, конечно, не подцепить вшей или блох. Буду с людьми разговаривать. И непременно выучу хотя бы несколько слов на местном языке. Я там просто буду, понимаешь? Иногда, – Брубек впился зубами в яблоко и откусил большой кусок, – мне хочется быть одновременно везде и хочется так сильно, что я даже… – Брубек взмахнул руками, изображая взрыв бомбы у него в груди. – А у тебя такого чувства никогда не бывает?

Мимо, дергаясь и хлопая крыльями, пролетела летучая мышь, словно кукла-марионетка из детского мультика про вампиров.

– Вообще-то нет, если честно. Я дальше Ирландии нигде и не бывала. Мы туда иногда ездим, чтобы повидаться с маминой родней из Корка.

– И как там?

– Там все по-другому. В Корке, конечно, нет всяких КПП, как на севере, в Ольстере, и бомбежек там тоже нет, но и там тревога так и висит в воздухе, и о политике лучше особо не распространяться. Они там действительно ненавидят Тэтчер из-за Бобби Сэндса[13]и других участников голодной забастовки. Зато у меня там есть двоюродная бабушка, тетка моей матери, ее зовут Айлиш – так вот она просто блеск! Она разводит кур, а свое ружье прячет в угольной яме. Когда она была моложе, то ездила на велосипеде аж в Катманду! Нет, правда. Вот ей точно это твое чувство знакомо – ну, что нужно везде-везде побывать. Я много раз рассматривала у нее разные фотографии и всякие вырезки из газет, и тому подобное. О ней много писали. Сейчас она живет на длинном мысу недалеко от Бантри – на полуострове Шипсхед. Иной раз кажется, что это просто край света. Там же вообще ничего нет – ни магазинов, ничего такого… зато там совсем мало людей. И мне, если честно, это нравится. Очень даже нравится!

В небе появился серп месяца, такой острый, что, казалось, палец обрезать можно.

Мы немного помолчали, но молчание это отнюдь не было неловким. Потом Брубек спросил:

– Слушай, Сайкс, а насчет второй пуповины ты знаешь?

Стало уже так темно, что я почти не видела его лицо, а потому переспросила:

– Как это второй? Что ты хочешь этим сказать?

– Ну, когда младенец – в материнском чреве, он снабжается всем необходимым через пуповину…

– Спасибо, что растолковал! Я и без тебя знаю, что такое пуповина. Но что значит – «вторая»?

– Видишь ли, психологи считают, что существует и вторая пуповина, невидимая, эмоциональная, которая связывает тебя с родителями все то время, пока длится детство. Затем однажды ты крепко ссоришься с матерью, если ты девочка, или с отцом, если ты мальчик, и такая ссора способна разорвать эту вторую пуповину. И только когда эта пуповина тоже перерезана, ты можешь уйти в огромный широкий мир, стать взрослым, жить по своим правилам. В общем, это что-то вроде права на пропуск в мир взрослых.

– Да я все время с мамой спорю! Можно сказать, каждый божий день. Она до сих пор обращается со мной как с десятилетней.

Брубек снова закурил, с наслаждением затянулся и протянул пачку мне.

– Я говорю о куда более крупной и неприятной ссоре. После которой сразу становится ясно: это произошло; ты больше уже не ребенок.

– А с чего это ты вдруг решил поделиться со мной подобными перлами премудрости?

Он ответил, очень осторожно подбирая слова и выстраивая предложения:

– Если ты убегаешь из дома, потому что твой папаша – просто мелкий преступник, который бьет твою мать и швыряет тебя с лестницы, когда ты пытаешься его остановить, то бегство вполне разумно. Беги. Я готов отдать тебе все свои деньги, скопленные на «ИнтерРейл». Но если сегодня ты сидишь здесь, под этой садовой изгородью, потому, что твою пуповину просто слегка надорвали, тогда – да, я понимаю, это больно – это еще только должно будет с тобой случиться. Прости матери ее несдержанность. Тебе не следует ее за это наказывать. Покажи, что ты сильнее, чем она. Это ведь тоже часть взросления…

– Но она дала мне пощечину!

– Спорим, у нее сейчас тоже на душе на редкость дерьмово.

– Ты ее просто не знаешь!

– А ты уверена, что так хорошо ее знаешь, Сайкс?

– Что, черт побери, ты хочешь этим сказать?!

Брубек не ответил. Ну и я настаивать на разъяснениях не стала.

* * *

В церкви было тихо, как в могиле. Брубек мгновенно уснул, рухнув на груду каких-то пыльных занавесей. Мы с ним забрались на галерею, тянувшуюся вдоль задней стены, чтобы нас не заметили, если кто-то из сатанистов вдруг заглянет сюда, желая отслужить черную мессу. Ноги у меня были все в царапинах, кровавая мозоль на ноге жутко болела, а в голове крутилась все та же утренняя сцена: Винни со Стеллой в постели. Неужели я была недостаточно хороша? Неужели секс со мной был так плох? Неужели я неправильно одевалась или неправильно разговаривала? Или, может, Винни считал, что мне нравится неправильная музыка?

На светящемся циферблате часов было 22:58. Самые сумасшедшие минуты в «Капитане Марло» – конец недели, последние заказы на субботний вечер. Мама, отец и Гленда – она работает у нас только по уик-эндам – крутятся волчком: рев пьяной толпы, хлопанье по стойке и столикам пятерками и десятками, дымный смрад, монотонный шум голосов, прерывающийся выкриками, смехом, проклятиями, попытки ухаживать, флирт… И никому нет дела до того, где сегодня приткнулась на ночь Холли. Из джукбокса по всему дому гремит «Daydream Believer», или «Rockin’ All over the World», или «American Pie». В конце концов Шэрон так и уснет со спрятанным под одеялом включенным фонариком. Жако будет спать под аккомпанемент радио, где неведомые люди что-то бормочут на чужих языках. А в моей комнате наверху постель так и останется неприбранной, и моя школьная сумка будет висеть на спинке стула, и корзина с выстиранным бельем будет стоять у самой моей двери, там, куда мама обычно ее ставит, когда мы с ней в очередной раз разругаемся. Впрочем, в последнее время это случалось почти каждый день. И ночью оранжевое электрическое зарево над Эссексом будет по-прежнему светиться за рекой, просвечивая сквозь неплотно задернутые занавески, и в этом фантастическом свете будут видны афиши «Zenyatta Mondatta» и «The Smiths», которые я стащила в магазине «Меджик Бас». Нет, сейчас мне совсем некстати скучать по своей комнате. Я и не буду!