* * *

…а потом сквозь трещины в стенах стал проникать серый свет, послышалось пение птиц, грохот грузовика над головой, и я ощутила острую боль в ушибленной коленке. Оказалось, что я лежу, скрючившись, на бетонном полу того самого прохода под шоссе, почти у его противоположного конца, до которого мне оставалось всего несколько шагов. Мое лицо обдувал ветерок, пахло автомобильными выхлопами… Значит, кончился тот кошмарный сон наяву, или видение, или… что бы это ни было? И не у кого было спросить: А ты тоже это видел? Но в ушах у меня по-прежнему звучали три слова: Я буду здесь. Я поспешила выбраться из туннеля навстречу ясному голубому утру, но все еще дрожала от какого-то странного душевного опустошения, от кошмарной необычности того, что со мной только что произошло. Я села на траву у дороги и задумалась. Может быть, сны наяву – это что-то вроде рака, который то проходит, то вдруг неожиданно возвращается, когда тебе кажется, что ты уже совсем выздоровел? Может быть, заканчивается срок моего пребывания в нормальном состоянии? Ведь доктор Маринус предупреждал, что «исцелил» меня лишь на время, пусть даже довольно длительное. Может быть, испытанный вчера стресс – ссора с мамой, история с Винни и все остальное – как бы спустил курок для рецидива? Я не знала, что и подумать. Никакого Жако рядом, разумеется, не было; наверняка я просто вообразила себе, что видела его. Ну и хорошо. Я была рада, что малыш в безопасности, дома, в «Капитане Марло», в двадцати милях отсюда, хотя мне, конечно, было очень приятно с ним повидаться. Зато теперь я была уверена, что с ним все в порядке и беспокоиться совершенно не о чем.

* * *

Впервые я увидела Жако в «инкубаторе» родильного отделения, потому что он появился на свет раньше времени. Я тогда во второй раз побывала в «Грейвзенд дженерал хоспитал», но уже в другом здании, где находилось родильное отделение. Мама только-только приходила в себя после кесарева сечения и выглядела какой-то необыкновенно усталой – я, во всяком случае, такой измученной ее никогда не видела. И все-таки она счастливо улыбалась нам и сказала, чтобы мы поздоровались с нашим новым братиком Джеком. Папа весь предыдущий день и всю ночь провел в больнице и выглядел таким помятым, небритым и немытым, словно неделю ночевал в автомобиле на парковке. Шэрон, помнится, более всего была огорчена тем, что теперь ей придется расстаться с положением всеобщей любимицы, да еще и из-за какого-то непонятного существа – то ли обезьянки, то ли креветки, лежащей в «инкубаторе» и утыканной разными трубочками. Брендану тогда было уже пятнадцать, и он заранее испытывал отвращение к плачу очередного младенца и бесконечной возне с кормлениями, отрыжкой и обкаканными памперсами. Я постучала пальцем по стеклу и сказала: «Привет, Жако, я твоя старшая сестра», и его пальчики шевельнулись в ответ; совсем чуть-чуть, но мне показалось, что это он вроде как приветливо махнул мне рукой. Богом клянусь, он действительно мне ответил; это чистая правда, хотя больше никто этого не заметил; зато у меня в сердце словно что-то защекотало, и я почувствовала, что готова кого угодно убить, лишь бы защитить эту кроху от любых невзгод. Я и теперь относилась к Жако точно так же; особенно меня бесило, когда какие-нибудь ублюдки заводили речь о том, какой это «странный ребенок», а может, и вовсе «эльфийский подменыш» или «просто урод недоношенный». Среди людей все-таки очень много сволочей и невежд. Почему, собственно, считается нормальным, когда ребенок в семь лет рисует межпланетные корабли, а если ему нравится рисовать «дьявольские» лабиринты, то он «урод»? Кто решил, что тратить деньги на игру «Космические пришельцы» можно, а если ребенок купит себе калькулятор с кучей всяких математических операций, то его попросту задразнят? Почему детям разрешается слушать по радио «Топ-40» всякие идиотские передачи, но если тебе в шесть лет нравится слушать передачи на иностранных языках, тебя непременно сочтут фриком? Мама и папа, правда, порой просили Жако поменьше читать и побольше играть в футбол и другие подвижные игры, и после этого он какое-то время вел себя почти как нормальный семилетний мальчик, но все прекрасно понимали, что он просто притворяется. Просто время от времени тот, кем он был на самом деле, как бы взглядывал на меня с улыбкой из глубины его черных глаз – так бывает, когда случайно заметишь в окне проносящегося мимо поезда лицо человека, который посмотрел на тебя и приветливо тебе улыбнулся, – и в такие моменты мне всегда хотелось помахать ему рукой, даже если Жако сидел напротив меня за столом или мы с ним вместе поднимались по лестнице.

* * *

В общем, галлюцинация то была или нет, но нельзя же было сидеть так весь день. Пора было поднять задницу и двигаться дальше. И еды мне нужно было раздобыть, и придумать какой-нибудь план действий. В общем, я заставила себя встать, и вскоре, уже за первым поворотом дороги, поля закончились, и я вновь оказалась в привычном мире садовых изгородей, указателей и полосатых дорожных переходов. В небе над головой качалось жаркое марево, и меня опять донимала жажда. В последний раз я вволю напилась воды – прямо из-под крана! – когда мы с Брубеком проникли в церковь; а в городе по правилам приличия нельзя просто так постучаться в дверь и попросить стакан воды, хотя где-нибудь в пустынном краю такое вполне допустимо. Господи, хоть бы попался какой-нибудь парк с фонтанчиком питьевой воды – это было бы идеально! – или хотя бы общественный туалет, но поблизости не было ни малейших признаков ни того, ни другого. А еще мне очень хотелось почистить зубы: их внутренняя сторона стала какой-то шершавой, как чайник изнутри, когда там нарастает накипь. Из какого-то окна на меня так пахнуло поджаренным беконом, что мой бедный живот прямо-таки свело от голода, а тут еще словно нарочно мимо проехал автобус, направлявшийся в Грейвзенд. Стоило на него сесть, и через сорок пять минут я была бы дома…

Это, конечно, так, но я тут же представила себе торжествующее лицо мамы, когда она, открыв боковую дверь, впустит меня в дом, и… автобус, пыхтя, проехал мимо. Некоторое время я продолжала уныло брести по дороге, потом нырнула под железнодорожный мост и наконец увидела впереди ряд магазинов и газетных киосков, где наверняка можно будет купить бутылку воды и пачку печенья. Я рассматривала вывески магазинов: «Христианская книга», «Все для вязанья», «Игорная лавка»[16], магазин детских конструкторов и моделей самолетов фирмы «Эрфикс», чуть дальше – зоомагазин, где в клетках сидели шелудивые хомяки. Почти все магазины были закрыты, и в целом улица имела весьма унылый вид. Ну что ж, во всяком случае, до Рочестера я добралась. А дальше что?

Вон там телефонная будка земляничного оттенка…

Земляника, клубника… А что, это неплохая идея.

* * *

Женщина в справочной будке довольно быстро отыскала телефон фермы Гэбриела Харти «Черный вяз», что на острове Шеппи, и спросила, не хочу ли я сразу с ним переговорить. Я сказала, что хочу, и уже через минуту меня соединили с фермой. На моих часах было без трех минут девять. Для фермы, безусловно, это не слишком рано даже в воскресенье. Но трубку никто не брал. По совершенно непонятной причине я вдруг страшно разнервничалась. Если через десять гудков мне так никто и не ответит, решила я, то повешу трубку и смирюсь с неизбежностью. Значит, просто не суждено.