— Тань… А чего ты, собственно, к этой Глазковой так привязалась? Далась она тебе, а? Мы-то с тобой не лучше, наверное.

— В каком это смысле? — чуть не поперхнулась чаем Татьяна, уставившись на нее во все глаза. Кусочек шоколадной плитки таял в пальцах, не донесенный до изумленно открытого рта.

— А мы с тобой разве не злые? Тоже вот сидим, каждое утро сплетничаем… Так и жизнь уходит — на злость, на глупые интриги, на черт знает что! Выбрали себе объект — и крутимся вокруг него, крутимся…

Татьяна неуверенно кивнула, потом усмехнулась, всем своим видом выказывая недовольное настороженное удивление — ах, вот так, значит… Помолчала глубокомысленно, подняв бровь. Донеся, наконец, шоколад до рта, сомкнула на секунду губы, уставилась на измазанные пальцы, потом произнесла насмешливо:

— Хм… А ты что предлагаешь — домами с Глазковой дружить, что ли?

— Да ничего я не предлагаю, Тань. Просто это глупо все, понимаешь? Война, интриги, обмен злыми эмоциями… Тебе самой-то не надоело, а?

Татьяна повела головой в сторону, опять уставилась на нее настороженно. Хмыкнув, вытерла пальцы салфеткой, улыбнулась задумчиво:

— Какая-то странная ты сегодня, Ань, ей-богу. Непредсказуемая, противоречивая вся. Не похоже на тебя, не похоже… И совсем это тебе не идет… И даже обидно как-то, знаешь…

— Да ты не обижайся, Тань. Это я так… Сама не знаю, чего вдруг…

— Зато я догадываюсь, кажется. Это, милая моя, к тебе первая ласточка климакса прилетела.

— Ну уж, догадалась! Это что, твоя духовная прозорливость тебе подсказала? Да просто у меня сегодня настроение плохое, вот и все!

— А почему — плохое?

— Да так…

— Нет уж. Давай, дорогая, выкладывай, что с тобой стряслось. Просто так, на пустом месте, плохого настроения не бывает. И вообще — почему я должна быть объектом для твоего плохого настроения? Что я, девочка для битья?

— Ну да… Тебя побьешь, как же…

— Ладно, Ань. Говори, что стряслось. Все равно не отстану, ты меня знаешь.

— Да ничего со мной не стряслось! Может, устала просто. Вот, отпуск хочу на две недели оформить. Сейчас чай допью и пойду к Остапенко, заявление визировать.

— С ума сошла? Какой отпуск — в ноябре?

— А что? Отпуск как отпуск…

— Да ну! Никогда не поверю, чтобы ты кому-то летнее отпускное время уступила! Да и график на следующий год уже утвержден. У тебя когда отпуск по графику?

— В июле.

— Ну вот видишь! Что, июль Ксении Максимовне уступишь? Она-то с удовольствием согласится, это понятно! А ты летом без отпуска останешься! Совсем с ума сошла, что ли, этой профурсетке отпускной июль уступать? Тем более мы с тобой вместе на июль договаривались… В Турцию, помнишь?

— Я помню, Тань. Но что делать, так получилось. Мне сейчас отпуск нужен.

— А, погоди… Я догадалась, кажется… У тебя непредвиденные обстоятельства нарисовались, да? В Египет, что ли, хочешь рвануть? Горящим копеечным туром соблазнилась?

— Ну, может, и в Египет… Неважно, Тань…

— Ой, темнишь, Анна Васильна, темнишь! Говорить не хочешь, да? Сглазить боишься? А я и смотрю, ты сегодня прямо с утра не в себе… На личном фронте перемены намечаются, да? С кем едешь-то?

Ничего не попишешь, пришлось изобразить на лице подобие счастливой таинственности — не приставай, мол, все равно не скажу. Пожать плечом, улыбнуться загадочно. Может, хватит у Татьяны совести не приставать с расспросами. Хотя это навряд ли, женское любопытство и совесть — понятия несовместимые. Тем более завистливое любопытство. Тем более Татьянино. Вон, какой догадливой алчностью у нее глаза загорелись!

— А-а-а… Да я, кажется, и сама уже поняла… Это ты с тем красавчиком едешь, который тебя на красной «Мазде» с работы встречал? Надо же… А я думала, у вас уже все, прошла любовь, завяли помидоры… Давай колись, с ним едешь, да?

— Ну Тань…

— Да ладно уж, не опускай глаза-то. Теперь можно и не скрывать, ты ж у нас теперь женщина свободная. Только, знаешь… Стрёмно как-то в Египет… Если на «Мазде» ездит, мог бы и на Мальдивы разориться… Или на Бали на худой конец… А он женатый, Ань? Хотя чего я спрашиваю — и так понятно, что женатый. Такие мужики в холостом виде на дороге не валяются. А ты, смотри-ка, молодец… Значит, решила его из семьи увести?

— Тань… Прекрати, а?

Хотела оборвать Татьянино разгулявшееся любопытство на той самой ноте — счастливой таинственности, — да не получилось ничего. Жалко получилось, умоляюще. Ковырнула-таки Татьяна больную рану, содрала коросту, сама того не подозревая. Ну, болело и болело себе, обычная досадливая боль женского унижения… Поначалу острая в своей внезапной обескураженности, потом — привычная, после — сама бы прошла, если не трогать… Остался бы на душе легкий шрамик, и все. А в чьей душе их нет, легких шрамиков?

Да, был у нее роман с неким красавчиком — Павлом его звали. Затяжной роман, веселый, разухабистый. Познакомились в супермаркете, довольно обыденно. Помнится, он у нее совета спросил, какое мясо лучше покупать, в вакуумной упаковке или охлажденное. Ну, она подсказала, жалко, что ли… Это потом он признался, что на ходу сообразил, как к ней «подъехать». Вот и «подъехал» — с продуктовой тележкой. До дому предложил подвезти, то да сё, завязался легкий смешливый диалог…

А потом вдруг закрутилось. Нет, вовсе она не собиралась пускаться во все тяжкие, сама себя почитала дамой серьезной, презирающей пошлый адюльтер. Но взбрыкнула вдруг спящая внутри чертовщинка, захотелось вырваться ненадолго из круга семейных забот… Хоть на один разок, ни к чему не обязывающий, просто узнать — каково это, быть в роли любовницы. И даже не ради запретной утехи как таковой, а ради позволенного самой себе баловства как некой награды за труды семейные. А кто сказал, что семья — это не труд? Труд, да еще какой. А в любом труде передышка нужна, пусть и маленькая. Вот и она думала — пусть будет маленькая передышка. Одна. Ну, или две… А где две, там и три… А потом уже и значения не имело — просто понравилось.

Да, ей очень нравились эти семейные передышки, эти яркие пятна в обыденности! Нравилось шифроваться, нравилось подстраивать свое время под очередную встречу, нравилось готовить себя — что надеть, как причесаться, и чтоб каждый раз — новый рисунок, изюминка, новая неуловимая деталь… Этакая веселая запретная игра, ну сильно песенно-романтическая! Мы могли бы служить в разведке, мы могли бы играть в кино! Явки, пароли, чужие дачи, и дома надо быть в десять! Хотя последнее — это уже для Павлика скорее. Ему нужно было дома быть в десять. Это у него жена была жутко ревнивая. А Витя… Витя, в общем, равнодушно отнесся к ее «передышкам». То ли догадывался, то ли не хотел догадываться… Даже не спросил ни разу — где была. Казалось, и рад был скоротать вечерок у телевизора, с пивом. Да и не посмел бы он спросить…

Им было легко, хорошо вдвоем с Павликом. Он тот еще затейник был по части обустройства «передышек». То шашлыки на берегу озера, то прогулка по осеннему лесу, то ресторанные посиделки, а то и впрямь — чьи-то чужие дачи с шелестом опадающей листвы на террасе… Легкость, бездумье, праздник. Сухое вино, шампанское, веселое кружение головы. Никто ничего никому не должен. Оба — немножко преступники, немножко именинники. Одно на двоих молчание про всякие там чувства. Как-то само собой предполагалось, что они есть, эти чувства. А иначе — зачем все…