Половой, парнишка лет пятнадцати, притащил нам целого жирного гуся, много хлеба и штоф водки, но уже с зеленоватой жидкостью.

Дальше я не так уж помнил, что со мной и Сашкой Кикиным в то время происходило. Хорошо помню только одно, что анисовка оказалась отличной водкой, гусем и водкой мы угощали местных забулдыг и вместе этому радовались. Особое удовольствие мне доставило угощение преображенцев, которым я заказал отдельный штоф анисовки и много лука.

Временами в памяти всплывало, как нас били и как мы с Сашкой Кикиным кого-то тоже били. Сашка норовил все своей шпагой действовать, но оказалось, что ею фехтовать он совершенно не умеет, а носил токмо для красоты мундира и фасону. Преображенский капрал показывал нам обоим, как надо шпагою пользоваться, а затем мы вместе с солдатами строем ходили в атаку и ножами били каких-то душегубов, которые хотели с моего лица кисею снять. При этом они все время кричали и интересовались, где Глашка и почему она не с нами? Я никакой Глашки не знал, а Сашка, даже будучи в стельку пьян, щеками краснел и молчал.

Особенно мне не понравилось это его долгое молчание, я даже лоб у Сашки потрогал, не горяч ли? Но парень был в доску пьян, здоров и абсолютно нормально соображал. Временами он произносил тост за Петра Алексеевича и поднимал за него чарку, которую всегда лихо опустошал. Никто не знал, кто это такой — Петр Алексеевич, но все пили охотно и, как Сашка Кикин, чарки лихо расшвыривали по всем сторонам. Но когда одна чарка попала в лоб целовальничему и от удара тяжелой оловянной чарки у того выросла большая шишка, то он погрозил Кикину, что не будет ему больше водки наливать, так тот сильно испугался, но все равно так и не заговорил.

Наша потеха закончилась тем, что когда холодным зимним утром мы захотели погреться у костра и попытались поджечь царский кабак, то прибыл взвод преображенцев и нас, связанных по рукам и ногам, как татей, увез на полковую гауптвахту. Сашку Кикина, как государева денщика и офицера, держали в тепле и довольствии, а меня, как простолюдина, бросили в холодную и кормили простой солдатской кашей без масла.

Освободили нас по личному приказу государя Петра Алексеевича и доставили к нему прямо в покои. Первым делом государь сдернул с моего лица кисею и ее понюхал, поморщился, а затем перевел свой строгий взор на Сашку. Взял его за то, что раньше было мундиром, повернул его к себе спиной и так врезал ему коленом по …, что тот стрелою вылетел за порог государевых покоев. А вслед ему Петр Алексеевич громко кричал:

— Мы с тобой, Сашка, после поговорим и разберемся. Я всегда знал, что ты пьянь и шантрапа босяцкая, но спаивать моего личного секретаря я тебе не позволю. Впредь учись пить тихо, вприглядку и никого не будоражить, а то, вишь, преображенцев поднимать пришлось, когда два огольца Москву чуть не спалили.

Затем Петр Алексеевич повернулся ко мне своим разгневанным лицом с выпуклыми глазами и страшно просипел:

— Что, давно не драли на козлах, батогов попробовать захотелось?! Сквозь строй преображенцев пропущу и не пожалею. Ты мне нужен с чистой и умной головой, головорезов у меня и без тебя хватает. На Алексашку посмотри, ему только палашом махать, а государственной разумностью не обладает, все о кармане своем печется. А ты прежде всего думать должен научиться, соображать и анализировать, что будет пользой нашей державе, а что ей пойдет во вред. За штоф с водкой будешь хвататься только тогда, когда я это тебе буду позволять. Сейчас для порядка я физиономию тебе немного подправлю, чтобы у нее симметрию восстановить, а то рожу твою после вчерашнего пьянства сильно перекосило.

Петр Алексеевич засучил рукава своей рубахи, отошел на пару шагов и, примерившись к моей правой скуле, размахнулся кулаком. Но не ударил, а остановился и с любопытством в глазах посмотрел на меня, спросив:

— Ну а Глашку где успел найти и приголубить? Ты ведь и месяца у меня не проработал?

Ответить на вопрос я не успел, последовал мощнейший удар государева кулака, из моих глаз сыпанули искры, я потерял сознание, ничком свалившись на пол.

1

Государевы драние вихров и умственная выволочка из-за пьянства и веселья с Сашкой Кикиным, устроенные Петром Алексеевичем в педагогических целях, как он сам впоследствии посчитал, пошли мне на великую пользу. В результате чего я сильно подружился с Сашкой и впал с ним в доверительные отношения, а также наконец-то разобрался в том, чего же хотел от меня великий государь.

С громадным энтузиазмом я принялся за работу, одновременно размышляя над тем, как сделать так, чтобы в мое отсутствие Петр Алексеевич чувствовал бы себя совсем как без рук. Поэтому работал круглосуточно с небольшими перерывами на сон и еду… ну и вы сами знаете еще на что. С самого начала я работу поставил таким образом, чтобы, в каком бы месте государь ни находился, отдыхал бы, ездил бы по городам державы или выезжал бы за границу, я всегда находился бы рядом. Когда Петр Алексеевич в каком-либо месте задерживался, то я устраивался работать в таком месте, откуда, не отрываясь от писания, мог бы хорошо видеть, с кем он в данный момент разговаривает или встречается.

Подведение итогов по государевым ежедневным затратам было плевым делом, в день я тратил на эту работу от силы пять минут, не более. Но, разумеется, ни государь, ни окружающие придворные сановники и вельможи, ни дворцовая прислуга об этом даже не догадывались. Им же приходилось видеть только, что с утра до ночи я сижу за столом и скриплю гусиным пером. Петр Алексеевич явно с одобрением относился к этой моей работной старательности. К тому же ему чрезвычайно нравилась и моя постоянная мелкая о нем забота. Я вовремя оказывался на месте и помогал государю найти потерянный кисет с табаком, кресало с кремнем и даже курительную трубку.

А в то время его лакей Полубояров без дела мотался по темным углам и дворцовым переходам, щупая Глашку, эту безотказную во всем деваху.

Но эти мелкие услуги государю Петру Алексеевичу я старался оказывать в тот момент, когда никого из дворцовой челяди или очень знакомых лиц поблизости не было. Я старался своим поведением до поры до времени не привлекать к себе внимания серьезных людей в окружении великого государя. Им наверняка не понравился бы мой замысел стать с ними, богатыми и знатными, равным и войти в его ближайшее окружение. Хоть государь Петр Алексеевич этими людьми и рассматривался как взрослый, всем интересующийся ребенок, они внимательно посматривали за тем, чтобы в их среде и рядом с государем не появлялись бы лишние и неблагородного происхождения люди.

Через месяц после субботней «родительской порки» государь Петр Алексеевич, полагая, что этим повысил мое усердие в работе, доверил и передал в мои руки заведование его частной и державной перепиской, а также приказал мне заняться всеми придворными денежными расходами. В те времена, как и сегодня, свой двор великий государь почему-то называл на иноземный лад «кабинетом». После такого назначения, правда, сделанного государем в устной форме, не нашлось бы человека, который мог бы или посмел бы этого устного распоряжения ослушаться, я мгновенно стал значимым придворным лицом, приобрел права настоящего государева слуги.