Как мы видим, ошибок в жизни и в генах избежать невозможно, и, когда они происходят, поводов для радости не так уж много, но если повезет, то из них можно извлечь уроки, которые помогают развиваться. Как говорит тетя Хедвиг, «допустить ошибку может каждый… Главное – то, как ты к ней относишься!»

Что может получиться, когда чудаковатый биолог десять лет работает над темой, которая никому не интересна? Он открывает новую область жизни (по крайней мере, иногда).

На часах 16:27. Я уже битых полчаса смотрю в окно на улицу. Как и договаривались, ровно в 16:00 («Только без опозданий, пожалуйста!») я был в кафе, чтобы забрать тетю Хедвиг после похода за покупками. И каждый раз она с точностью швейцарских часов заставляет себя ждать. Но чего не сделаешь ради семьи! А ведь она на самом деле мне вовсе не тетя. Я прихожусь ей кем-то вроде внучатого племянника. Настроение у меня уже готово упасть ниже плинтуса, но тут перед моим носом появляется дымящаяся чашка.

– Ваш горячий шоколад, – произносит официант заученным тоном и тут же исчезает.

Ну, все же лучше, чем ничего.

Как только я подношу чашку к губам, в конце улицы появляется тетя Хедвиг. В руке у нее маленький пакетик из кондитерского магазина. И это все? Ради этого пакетика мне пришлось тащиться сюда, потому что ей, видите ли, нельзя носить тяжести? Она не торопясь движется в сторону кафе и вдруг останавливается: с ней заговорил какой-то панк, сидящий на подстилке прямо на тротуаре. У его ног расположилась помесь таксы бог знает с кем. Я делаю глоток и с интересом наблюдаю. Бродяга, очевидно, выпрашивает один евро, а собака пытается вынюхать, что у Хедвиг в пакете. Тетя смотрит таксе прямо в глаза, и та садится на подстилку. Хедвиг чешет ее за ухом. Потом тетя начинает что-то втолковывать панку. Я смотрю на часы и засекаю время. Могу поспорить, что этот тип продержится максимум пять минут… Он встает уже через две минуты. В течение еще одной минуты он с виноватым видом кивает своим синим ирокезом, как будто его поймали на краже яблок, а потом окончательно сдается. Так я и знал. Он сворачивает подстилку, аккуратно цепляет поводок к ошейнику у ставит начатую бутылку пива рядом с мусорным баком и покорно тащится за тетей Хедвиг в сторону кафе, неся в руках ее пакет. У дверей все трое останавливаются. Хедвиг пристально смотрит ему в глаза и что-то говорит. Он выглядит как робкий школьнику каким, скорее всего, никогда в жизни не был. Тетя треплет его по щеке так, что у панка начинают звенеть все кольца., вставленные в нос. Потом она забирает у него пакет и входит в кафе.

Увидев меня, Хедвиг усаживается напротив.

– А, вот ты где!

– Кто это? – спрашиваю я, указывая на панка, удаляющегося решительным шагом.

У него такой вид, будто он прямо сейчас решил устроиться в банк учеником кассира.

– Это Штруббель, твой троюродный брат.

– Что?

– Да, и его пес Вальдемар. Пришлось немного прочистить парню мозги. Нельзя же так, в конце концов.

Пока я пытаюсь реконструировать генеалогическое древо, чтобы понять, с какой стороны мы со Штруббелем родственники, тетя заказывает маленькую чашку кофе с молоком.

Я сдаюсь:

– А откуда ты его знаешь?

– Ой, да я его до этого и не знала вовсе, но недавно познакомилась с его бабушкой Вальбургой на похоронах Франца Ширенкоппа.

– А это еще кто такой?

Официант приносит кофе.

– Его я тоже не знала. Но меня пригласили на поминки.

Ну, ты знаешь, в то кафе возле кладбища, где готовят замечательные медовые пирожные.

Хедвиг с мечтательным видом помешивает кофе ложечкой.

– Минуточку! Значит, ты заявилась на поминки только ради медового пирожного, хотя не состоишь ни в каком родстве с этим Францем Ширенкоппом?

– Ерунда! Разумеется, мы родня. Все состоят друг с другом в каком-нибудь родстве. Просто я в то время еще не знала, по какой линии. Но мы с Вальбургой это выяснили. Правда, пришлось допустить наличие пары внебрачных связей, но свободная любовь существовала и до шестьдесят восьмого года…

Я в недоумении смотрю на тетю, а она допивает кофе, улыбается и говорит:

– Ну, пошли.

Неся пакетик с дезодорантом к машине, я все пытаюсь понять, в какой степени родства мы состоим с Хедвиг. Она всегда присутствовала на всех семейных торжествах и сидела, как правило, поближе к сладостям.

Бывают моменты в жизни, когда не дает покоя вопрос: «А действительно ли этот человек мне родственник? Может ли такое быть? Или это розыгрыш и где-то стоит скрытая камера?» Иногда это самое разумное объяснение.

Но если степень родства с тетушкой можно проследить по старым пожелтевшим документам, то с более дальними родственниками дело обстоит сложнее. Кто на генеалогическом древе сидит ближе ко мне: горилла, с наслаждением поедающая бананы прямо в кожуре, или орангутан, висящий на одной руке, а другой ковыряющий в носу? А какое место занимает чепрачный тапир по отношению к голому землекопу? Ученые долгое время пытались ответить на эти вопросы, основываясь главным образом на внешнем сходстве. Так, например, они судили о родстве по числу зубов. Но тут можно впасть в заблуждение. Вы можете прочесть на упаковке: «Только 52 зубчика являются защитой от подделки»[2]. Но, сунув туда руку в надежде выудить вкусное сливочное печенье, вы можете нарваться на злобного сумчатого муравьеда с его 52 зубами, которыми он вцепится в ваш палец. В этом нет ничего хорошего.

Но нашелся человек, который счел подобное положение дел совершенно неприемлемым. Это был Карл Вёзе. Вы можете представить его себе расхаживающим по университетскому городку в Иллинойсе во фланелевой рубашке в черно-красную клетку (мы уже встречались с ним раньше, так как он был одним из соавторов гипотезы мира РНК). В 1960-е годы он получил должность профессора Иллинойсского университета и собственную лабораторию в придачу. Но его больше интересовали родственные связи не с кусачими сумчатыми млекопитающими, а то, в каком родстве между собой (и с нами) состоят бактерии. Клетки нашего тела, как и клетки животных, растений и даже дрожжевых грибков, относятся к эукариотам (от греч. ей – хороший, настоящий и karyon – ядро). Они относительно велики, имеют сложную внутреннюю структуру и обладают ядром. Бактерии по сравнению с ними значительно меньше и имеют более простое строение. Их наследственный материал разбросан без должной упаковки по всей клетке, потому что у них нет ядра. Поэтому их относят к прокариотам (от греч. pro – до и karyon – ядро).