Конечно, вам подавай самое интересное.

– Знаете, одна коллега как-то сказала мне, что я больна, – говорит Марьяна. – Когда пошли слухи, будто мы любовницы.

– А вы были любовницами?

– Между нами был больше, чем секс.

– Объясните.

– Сначала мы просто везде ходили вместе. И она могла прямо посреди разговора – о еде, погоде или политике – вдруг зависнуть и уставиться на меня – в глазах презрение или страх. И тогда она вдруг заявляла: не стоит тебе любить меня. Понятно? Спрашивала так: понятно? Очень жестко, будто можно не понять. Я кивала: да. Да, мол. Понятно.

Однажды она сказала: ты, когда рассказывать об этом будешь, сделай хороший конец.

Да, сейчас, разбежалась.

В один из таких дней – мы, как всегда, где-то ужинали – она вдруг позвала меня к себе. Очень неожиданно – просто встала из-за стола и говорит: невозможно постоянно только есть в ресторанах, мне кажется, я должна попробовать, как это – быть с тобой.

Муж уехал или не знаю, где был муж, короче, факт: его не было. А где был любовник? Не знаю. Возможно, занят.

Нет, сказала я.

Нет: я тебе не дегустация в супермаркете.

И послушно пошла за ней. Ничего нового под Луной.

Ну вот пришли, я сняла свои кеды мокрые, бывшие белые, теперь серые, джинсы мокрые, потому что по пути из ресторана мы попали под ливень и промокли. Потом я обняла ее, и она обняла меня, я хотела снять с нее мокрую рубашку, а она вдруг шаг назад сделала и говорит: а знаешь, наверное, не стоит нам с тобой это делать.

Ну, наверняка она красивее завернула, я сейчас не помню. И я, видимо, так ужасно в тот момент выглядела, что она быстро сравнила перспективу прятать труп или переступить через свой страх в пользу последнего, поэтому снова притянула меня к себе и поцеловала. Будто тысячу раз, понимаете.

Описать вам мои ощущения? Грипп и молния. Гром и ангина.

Все горло горит.

А она говорит: ты слишком нежная. Или там: эх, не получилось у меня, прости. Или: я люблю его.

Ну да, собственно. Кого она там тогда любила? Сережу? Андрюшу? Неважно.

Я встала, пошла, надела свои джинсы (мокрые), кеды (мокрые). Вышла на улицу: три часа ночи, тихо, пусто, лето. Машину поймала, попросила ехать черт знает куда, к кому-то в гости, рыдала, рыдала, в конце концов развернула машину, вернулась обратно, пришла к ней, а она говорит: а чего ты туда-сюда бегаешь, я вообще-то спать хочу.

Осенью ничего между нами по-прежнему не случилось, и зимой не случилось тоже, мы просто были. И каждый раз, когда она с любовником или с мужем ссорилась, приходила ко мне и ложилась мне в руки, как кошка, которую гладить надо. И я гладила. А какие варианты?

Потом она уехала на два месяца куда-то в Японию и оттуда прислала мне письмо: дорогая моя, ты, пожалуйста, не проси у меня больше, чем я могу дать, ты мне очень дорога как друг, но больше – ничего. Я поплакала, поразилась искренности, согласилась. Мне сразу так легко стало, что больше не нужно мучиться страхами, ревностями, отказами. Дружить – это так хорошо. По крайней мере, честно. И с Яном тогда все сразу наладилось, как будто мы вырулили наконец из дремучего леса на чистенький асфальт и впереди – дорога в Сан-Франциско.

Из этой своей командировки она приехала на мой день рождения, что было, конечно, очень трогательно, и привезла мне японский зонт. Японские зонты – это отдельная тема, я вам как-нибудь расскажу, очень интересная легенда есть, значит, как одна проститутка с собачкой… Откуда у проститутки собачка? Может, она гейша была? Но и у гейш вроде собачек не водилось. Не помню, спросите меня в следующий раз. Так, зонтик в сторону, далее – мы выпили бутылку шерри-бренди в синей такой бутылке, она до сих пор у меня на подоконнике стоит в оплывшей свече – не знаю зачем, я ее даже сюда с собой при- тащила.

А то лето было такое жаркое, помните? Адское даже. Вокруг горели леса. Отец все страдал, что вместе с лесами горят какие-то там редкие долгоносики.

В один из дней мы смотрели кино у меня дома – она легла со мной рядом, очень тесно, на нас дул беспомощный напольный вентилятор, и ее волосы на каждом его развороте подлетали и касались моей щеки – я внезапно так расслабилась и осмелела, что положила руку ей на затылок и запустила пальцы в волосы.

Хороший это был фильм или нет – я, конечно, уже сказать не могла. Тогда она вскочила как ужаленная и заявила, что ей нужно в ванну и спать – завтра рано вставать. И ушла домой.

Утром мы как ни в чем не бывало отправились завтракать в ресторан. Выпили по цитрамону, заказали воду со льдом и еще что-то легкое.

И вдруг она говорит, прокалывая меня зрачками, а черри – вилкой:

– Вчера у меня даже появилось какое-то желание. Но оно быстро прошло.

Мне хотелось сказать: я тебя ненавижу.

Но я спросила: хочешь, я провожу тебя в аэропорт?

И мы поехали.

Она снова улетала. Это было кстати: я не выдержала бы еще один день вместе.

В аэропорту шумело цветное, человеческое море. Мы купили по минимальной бутылке пива, сели у окна с видом на взлетную полосу, и я сказала: «С бывшей любовницей мы приезжали в аэропорт на свидания. Трахались в машине, на пустыре у взлетного поля». Ольга удивилась: «Есть же куча мест в городе за гаражами». Ну, у нее большой опыт в этом смысле.

Потом мы молча смотрели на светящиеся крылья снующих по полосам самолетов, чтобы ничего больше не говорить. И Ольга такая: ну, мне пора.

Я очень хорошо помню этот момент. Как мы встали и пошли по проходу такому – змейкой – к паспортному контролю. И она говорит мне: пока, и очень медленно подходит к зеленому коридору. Идет так медленно, знаете, чтобы я успела остановить ее, и я успеваю. Вытягиваю ее за плечо практически из самолета и – целую.

Пусть у тебя снова появится какое-то желание.

И я зачем-то до сих пор помню все ее платья, в которых она на работу ходила, и еще один день на пляже в Подмосковье, когда она лежала