– Ох, да что же такое? – рядом возникла бабка Лебедица с испятнанным платком в руке. – Никак кровь не уймется!

Младина вздрогнула, обернулась: опять кровь?

– Поди смочи платок! – Бабка протянула ей тряпку. – Уж я моей бабки Удачихи словом его заговариваю, а кровь идет да идет, ну никак не уймется!

Младина сходила к бадье с речной водой, намочила из ковша платок и пошла вслед за бабкой в обчину, где сидел Годоня: все еще без рубахи, тяжело дыша открытым ртом. Сломанный нос ему вправили, но кровь никак не унималась, отчего он и не одевался, чтобы не испортить рубаху. Его кровь – самая настоящая, видимая всем, горячая, такая нестерпимо горячая…

– Вот, брате! – Младина прижала мокрый платок к его носу. – Была вода живая, стала вода мертвая, и как у мертвого тела кровь не течет, так и у тебя не будет.

– Чего? – Годоня в изумлении поднял на нее глаза. – Ты чего это заговорила, ровно Угляна?

Он взялся за мокрый платок, отнял его от носа, словно для того, чтобы получше разглядеть сестру – и оказалось, что кровь больше не идет.

– Ну, слава чурам, унялась наконец! – Подошедшая следом Лебедица всплеснула руками. – Помог бабкин заговор!

– Да нет, Младинка сильное слово знает! – Годоня поднялся и потрепал сестру по волосам своей огромной рукой. – А такого слова не знаешь, чтобы во всех драках верх брать? Сказала бы сегодня, и не он мне, а я бы ему нос-то расквасил! Да он ведь… – Тут он увидел вошедшего в обчину Данемила, помахал ему рукой и продолжил во весь голос: – А то ведь этот игрец – сегодня Ярилин брат, как же ему было не одолеть!

Данемил усмехнулся и тоже помахал: дескать, сегодня я, завтра, глядишь, и тебе повезет.

– Пойдешь за него? – Годоня шутливо подтолкнул Младину.

– За Ярилиного брата чего же не пойти? – Младина улыбнулась, едва понимая, о чем ее спросили и что она ответила.

В ней снова проснулись те странные ощущения, пережитые в роще. Откуда-то она знала, что не бабкин заговор помог, а платок, который она принесла: вода, которой она коснулась, стала мертвой водой, той самой, которая бьет из источника в Нави и обладает способностью заживлять все раны, даже приращивать назад отрубленные руки и ноги… Не каждый волхв может до того источника добраться, а к ней мертвая вода сама пришла.

Данемил в это время обернулся и взглянул на нее. Она попыталась улыбнуться, и он сделал шаг, будто хотел подойти. Но тут какие-то молодые мужики налетели на него, стали обнимать за плечи и тянуть на площадку, где народ уже плясал с топотом и присвистом.

– Пойдем, а то все веселье пропустим! – Приободрившийся Годоня натянул наконец рубаху, опоясался, накинул на плечи свиту и повлек Младину из обчины на воздух.

– Подожди! – Она уперлась ногами в землю и сама вцепилась в брата. – Ты ведь знаешь, отчего те двое погибли?

– Какие двое? – нахмурился Годоня.

– Ну, которые из леса не воротились. Один Леденичей, второй Руденичей.

– А… Знаю. А тебе чего? – ревниво осведомился Годоня, привыкший оберегать тайны лесного братства от посторонних, тем более женщин.

– А вы… вы уверены… что им… особенно Зимнику… ну, никто умереть не помог? – решилась Младина, знавшая, что парню не понравится поклеп на его братьев-волков.

Прежде чем ответить, Годоня воровато оглянулся, проверяя не слышит ли кто.

– Да мы сами уж пытались сыскать, нет ли на ком вины. Данята сам уж из тех четверых, кто с Зимником на медведя в тот раз ходил, чуть все кости не вытряс, да ничего не нашел.

– А кто это были? – тоже оглянувшись украдкой, шепнула Младина. – Эти четверо?

– Воронец из Бебряков, Осока да Новиша из Домобожичей да Вьялко.

Значит, Травеня там и близко не было…

– А как ваши ту делянку нашли, из-за которой свара вышла? – снова спросила она.

– Да мы и нашли! Мы с парнями! Еще осенью, когда ходили берлоги смотреть, чтобы зимой, значит, взять «соседушку». А кто-то из парней и говорит: вот, дескать место хорошее под пал.

– А кто это сказал?

– Не помню.

– Не… Травень?

– Может, и он. – Годоня задумался. – Вроде он ходил с нами в тот раз… а может, в другой. Не помню я, давно же было…

Младина вздохнула. Так не разберешь, хоть в воду гляди! Уметь бы еще…

– А ты почему про Травеня спрашивала? – Годоня пытливо взглянул на нее. – У вас, девок, одна дурь на уме!

– Нипоче… – начала Младина, но сообразила, что глупо скрывать такие важные вещи от старшего брата. – Сам посуди: кому больше всех надо, чтобы Веснавке жениха не хватило? Или не примечал, что он возле нее так и вьется?

– Нос у него не дорос! – грубо и зло выразился Годоня. – Много парней у Леденичей, всех только Мара изведет, чтобы ему до Веснавки добраться! Но я и сам уже на него думал, собаку рыжую! Вот я на Ярилиных днях погляжу за ним – увижу рядом с ней, руки-ноги повыдергаю! Ну, пойдем!

И он потянул ее к шумной толпе. Младина пошла за ним, но люди вдруг снова показались ей серыми тенями, сквозь которые она может пройти, как сквозь дым…

* * *

Однажды, вернувшись домой с льнища последней, Младина застала сестер в большом возбуждении.

– Угляна приходила! – Ей навстречу выскочила Капелица. – Сказала, что ты завтра пойдешь! Одна! А мы после тебя, все сразу!

– Угляна приходила? – повторила Младина. – Что я пойду… одна? Куда пойду?

– В лес, куда! – подтвердила и Домашка. – Что ты одна, первой, а все прочие после тебя на другой день!

– Но почему я одна?

– У Угляны и спросишь! – с некоторой язвительностью отозвалась Домашка, слегка обиженная тем, что младшую сестру так выделили из всех.

– Ой, страшно небось, да? – Не такая вредная Капелица схватила Младину за руку. – И с сестрами-то страшно, а одной… я бы умерла!

Не далее как в ближайшие сутки Младине предстояло одно из важнейших событий в жизни девушки перед замужеством – «поход в лес», то есть посвящение в невесты. На Сеже оно проходило в неделю Вешних Дедов, чтобы на следующих за этим Ярилиных праздниках посвященная вошла в круг девушек, которые еще до зимы обретут свою судьбу: одни на Купалу, другие осенью. Родов много, а волхвита единственная, поэтому повзрослевшие дочери каждого рода приходили к ней всем скопом.

И если Младине велено прийти одной, не значит ли это, что ее ждет особая участь? Не та, что остальных?

– Но почему я должна идти одна? – Младина подошла к матери. – Угляна тебе не говорила?

– Не говорила. – Соловушка покачала головой, но тут же отвела глаза.

Но Младина видела: мать все же знает ответ. И взгляд, которым они обменялись с Муравицей, это подтверждал.