– Все, Оля, поехали. Еще немного, и я пойду вслед за ней…

– Так, может, и пойдете? – Ольга посмотрела на него взглядом, в котором он прочел боль. Она болела за него, переживала. – Извините… Это не мое дело. Наверное, вы, Владимир Борисович, правы, и вам не стоит возвращаться в свое прошлое. Все, что вы могли сделать, – сделали. Крупная сумма денег… Я ей так и сказала.

– Что ты ей сказала? – удивился Чагин и даже рванул руль в сторону.

– Ничего особенного… Что говорят люди в подобных случаях?

– Оля!

– Что теперь жизнь Маши в ее руках… В прямом смысле.

– А… Ладно. Отвезу тебя домой, а сам – куда-нибудь… Мне надо побыть одному.

– Владимир Борисович, я понимаю, у вас сейчас сложная ситуация, вы переживаете… Тут еще и развод, все на вас навалилось. Прошу вас, не напивайтесь, а? У нас утром столько дел. Все расписано по часам. Может, я поеду с вами домой, приготовлю вам ужин? Просто побуду рядом, чтобы с вами ничего не случилось.

– А как же твой муж? Дети?

– Я позвоню домой и все объясню. Вы же знаете, как мой Вадим вас уважает. Да все будет нормально!

– У меня пельмени в морозилке, я сам поем… А ты поезжай домой. Тебя семья ждет.

В ту ночь он все-таки напился, а утром принял решение поехать в Саратов. Но поездка была отложена из-за срочных дел. И вот уже перед самым отъездом на Павелецкий в его квартире раздался звонок.

– Владимир Борисович Чагин? – услышал он незнакомый мужской голос.

– Слушаю… Кто это?

– Володя, ты меня не узнаешь? Я же практически твой родственник… Иван. Муж Татьяны, тетки твоей бывшей жены – Ваня!

– Иван… Да, вспомнил… Вам остановиться негде? – догадался Чагин.

– Да нет, Володя, здесь другое дело… Надо бы встретиться. Не телефонный это разговор…

Чагин вдруг понял, что появление на горизонте еще одного родственника из семьи Розмари неслучайно.

– Маша жива?

– Жива, слаба богу…

– Вот и славно.

Еще один посланник. И тоже, наверное, приехал просить денег. Все, конец разговорам. Он отключил телефон. Надо ехать. И как можно скорее.

Чагин захлопнул дорожную сумку и направился в переднюю. Подумалось вдруг, что если он наденет черное пальто, то Маша умрет, а если зеленую меховую куртку, то выживет. Шею он обмотал красно-зеленым узорчатым кашне. Она выживет. Теперь все будет хорошо, и он ее никому не отдаст…

Они долго проговорили с Жозе в постели. Маша сидела, устроившись на подушках по-турецки, скрестив ноги, и в который уже раз спрашивала не столько мужа, сколько себя: стоит ей ехать в Россию или нет? Жозе считал, что она должна поехать, чтобы проститься с сестрой, но Маша чувствовала, что за его словами стоит другое – его жгучее нежелание отпускать ее одну. Он, как она была уверена, так же, как и мать, боялся за нее, думал, что она там, совсем одна, отвергнутая родственниками, может снова заболеть тем чувством вины, которое ей с таким трудом удалось вытравить из себя. А тут – смерть Алевтины. Да еще в Москве, в том городе, куда ее сестра так стремилась.

– Понимаешь, я все эти годы словно пряталась от своего прошлого, старалась не думать ни о чем и ни о ком. Аля – моя единственная сестра, и теперь, когда ее нет, получается, что меня совсем ничего не связывает с Россией. Что делать, Жозе? Я уже вся извелась. Конечно, я могла бы прямо сейчас собраться, позвонить в аэропорт и заказать билет на ближайший рейс в Москву, мне не трудно. Но что ждет меня там, в Саратове? Толпа одетых в черное родственников с осуждающими взглядами. Они будут осуждать меня за мое счастье, за мою новую жизнь, за мое предательство по отношению к сестре. Разве им что объяснишь? Разве они что-нибудь знают о том, что испытывала я, когда увидела тебя первый раз…

Им нравилось вспоминать первую встречу, первый разговор, первый поцелуй и все то, что сопутствовало ее решению оставить Чагина и уехать с Жозе в Португалию. Но если раньше это были просто тихие и радостные разговоры о прошлом, о том, что их так сблизило в самом начале и что теперь лишь подогревало чувства, то теперь эта тема была подернута траурным налетом – ушла Алевтина. Навсегда. Как поступить? Не будет ли ее отсутствие на похоронах сестры трусостью и желанием в очередной, последний, раз продемонстрировать русским родственникам свое полное безразличие к прошлой жизни, к памяти родителей?..

Они познакомились на вечеринке одной из знакомых Маши в Москве. Маша просто заглянула к Томе на чашку чая, и оказалось, что попала на маленький семейный праздник – из Португалии вернулся муж Томы вместе со своим другом, Жозе. Пили вино, ели какие-то сложные салаты Томы, пирог с черникой, веселились. Сначала Машу так и подмывало позвонить Чагину и попросить приехать, чтобы он тоже встретился с друзьями, но потом это желание исчезло. Больше того, ей захотелось, чтобы их с Жозе вообще все оставили в покое. Весь вечер они смотрели друг на друга, и под конец у Маши поднялась температура. Тома сама позвонила Чагину и попросила приехать за Машей. Обычное дело. Володя приехал, они обнялись с Валерой, мужем Томы (Чагин даже не заметил сидевшего в самом углу комнаты смуглого черноволосого красавца Жозе, изнемогавшего от страсти и страдавшего от невозможности удержать при себе Машу, не отдавать ее мужу), и они уехали. Дома Маша, разомлевшая от охватившего ее нового чувства к малознакомому мужчине и размякшая от температуры, дала себя напоить аспирином, чаем с медом и уложить в постель. Та радость при встрече с мужем, которую она испытывала по отношению к Володе до встречи с Жозе, и те желания, которые охватывали ее всякий раз, когда они оставались вдвоем, уступили место странному и непонятному чувству страха. Словно она, перепутав вагоны и спутника, села в другой вагон и с другим спутником и долгое время из вежливости боялась признаться в этом. И еще, конечно, чувство стыда за тот обман, который внезапно раскрылся: оказалось, что она не любит Чагина. Или же любила – и разлюбила. Или (может, все об этом знали, а она узнала только что) – что любовь бывает разная, и с Чагиным ей было хорошо до тех пор, пока она не испытала более сильное и фатальное чувство к другому мужчине! Пока Чагин был с ней, жизнь ее была комфортной, спокойной и радостной и она была уверена, что так она будет жить долго, быть может, до самого конца. Когда же встретила Жозе, то поняла: все может измениться и никто толком не знает, что ждет его в будущем, какие встречи, потрясения. Ведь они тогда практически не разговаривали, просто сидели рядом друг с другом, смотрели, слушали, и Маша наливалась, как вином, желанием. Мысль о том, что этот Жозе, быть может, когда-нибудь будет кормить ее аспирином и укладывать в постель, казалась фантастичной, невероятной; так не может быть уже хотя бы потому, что он – из другого мира, да и вообще, такие сильные чувства не могут иметь продолжения, это как красивое романтичное кино, а потому об этом и мечтать не стоит… И как подтверждение этому – приезд Володи, его забота и ласка, его переживания по поводу ее температуры, его дыхание рядом с ней, его прикосновения. Вот это – норма. Так должно быть. А с Жозе может быть лишь пылкий поцелуй, предположим, в аэропорту (она успела быстро нарисовать себе цветную яркую картинку в аэропортовских декорациях и так же поспешно ее стерла), куда вся компания приедет, чтобы проводить португальского гостя. И вдруг этот утренний звонок, и этот низкий, шепчущий голос, и мольба: давай встретимся, я всю ночь не спал, я думаю только о тебе, я сошел с ума, я хочу, чтобы ты была моей женой, я все для этого сделаю, и твой брак – не помеха… Он напирал на нее по-мужски решительно, смело, даже не допуская мысли, что она может отказаться. Словно там, в квартире Томы, у них произошел роман, они уже успели о чем-то договориться, обменяться прикосновениями, попробовать на вкус кожу, напитаться запахами друг друга. Неужели она своими откровенными, отвечающими взглядами сумела объяснить ему, что готова для отношений, что Чагин – не последний берег, куда она могла бы прибиться и пустить корни? Или он очень умен и самонадеян, или же он просто сошел с ума от страсти и желает получить русскую женщину во что бы то ни стало – перед отъездом, перед тем, как успеет перешагнуть белую полосу таможни… Добыча. Вот! Может, он хочет, чтобы она стала его добычей? Ну и пусть. Она подумала об этом с легкостью, от которой сама пришла в растерянность. Он предложил встретиться возле Театра сатиры, и она пришла; прямо в театре, в кафе, они ели венские вафли и пили кофе, и Жозе говорил ей о своей любви. Клялся, что у него, в его родном городе Фаро, никого нет, что его никто не ждет, что он холост и никогда не был женат («Какая разница?» – туманно подумалось ей, не замечавшей ни вкуса кофе, ни вафель, не видевшей вокруг никого и лишь чувствовавшей на своей руке жгучее прикосновение руки Жозе). Он был деятельным, горячим, требовал незамедлительного принятия решения и, главное, развода с Чагиным. Он хотел бы увезти ее прямо из Театра сатиры в аэропорт как собственность, которую когда-то давно, быть может в прошлой жизни, потерял, а потом обрел и теперь не мог утратить снова. И она покачивалась на волнах его обещаний и желаний, как вырвавшееся на свободу животное. А как иначе, если разум отсутствовал совершенно?! Внутри ее кто-то очень четко произнес: а я никогда раньше не верила в любовь с первого взгляда…